Иван Панькин - Легенды о мастере Тычке

- А хлеб-то хоть есть умеешь? — наконец его спросил мастер Тычка.

— Умею.

— А еще что?

— Коли поднесешь, так выпью.

Мастеру Тычке говорили:

- Зачем ты набираешь таких людей?

А он отвечал:

— Жигу крапива родится, да во щах уваривается.

Как ни печально, но мне не суждено, как моему великому земляку-туляку, говорить коротко и красно! Пусть уж не осудят люди, если мой рассказ сложится длинно и пестро.

Я родился в словоохотливой семье. У нас в доме было принято так: если кто-нибудь к нам заглядывал хоть на минуту, за щепоткой соли, его не отпускали до тех пор, пока тот не узнавал не только все подробности жизни нашей семьи, но и у какого соседа какой зуб держался хорошо, а какой и нет.

Мой отец работал мастером по портняжному делу. И славен он был тем, что умел не просто шить, как все обыкновенные швачи, а из сукна толщиною стены Тульского кремля отливать одежду каждому человеку по фигуре. И этим он своих клиентов доводил до такого сумлительного состояния, что, когда те приходили на примерку, сразу не могли понять, не то они родились голыми, не то в одежде моего отца. Так на них все было хорошо пригнано и подогнано.

Летом батюшка, как всегда, живал в городе, а зимой с матерью ездил по весям. Я полагаю: на равнинах и холмах Центральной Руси не осталось таких стежек и дорожек, на которые бы не ступали веселые ноги моих родителей. Но по каким краям и землям матушка и и хаживала, а ради моего счастья изволила меня родить в столице русских мастеров, в городе Туле, которая, как гласят старинные предания, построена на отблеске самой счастливой звезды. А чтобы я был еще счастливее, она перед всеми моими тетками, живущими на Курковой, Штыковой, Ствольной, Дульной да еще на других подобных улицах, дала клятву отдать меня на учение самому лучшему мастеру, который бы мог научить не только ремеслу, но чтобы свои мысли я мог излагать так мудро, коротко и ясно, что к ним, как к боевому ружью, нельзя было бы ничего прибавить и ничего от них отнять.

Однако матушке свою мечту исполнить не пришлось. В какую-то зиму в одной деревушке, стоящей на берегу Красивой Мечи, от неведомой летучей болезни она вместе с батюшкой занедужила. Когда меня к ним привезли на свидание, я на погосте увидел только их кресты.

Не успев при родителях надеть картуз взрослого парня, я остался на попечении моего деда Егора Макарыча и бабки Аграфены Петровны, самой бойкой и голосистой женщины нашего города. А с какой страстью я ждал того дня, когда какой-нибудь торговец бойцовскими рукавицами мне бы при родителях сказал:

— Эй, паренек-пузырек, лакированный козырек из нашенской улицы, покупай рукавицы для кулачных боев на реке Тулице. Вижу, у тебя ладонь стала, как лопата. Бери, я сам в них бился когда-то.

Но что я мог сделать... Говорят, птичьего молока хоть в сказке найдешь, а другого отца-матери и в сказке не найдешь.

Как только я немного подрос, мои тетки собрались все вместе и начали гадать, к какому мастеру моя матушка хотела меня определить. Но сколько они ни спорили, к единой мысли так и не пришли. Каждой тетушке казалось, что ее муж был самый лучший мастер.

Пока они судили-рядили, дед меня стал приучать к своему ремеслу, не такому уж важному, как, допустим, у слесарей, токарей и граверов, но зато веселому и забавному. Он делал кружевные наличники для окон и украшал сказочными теремками печные трубы над крышами домов. Казалось бы, что это за ремесло для такого города как Тула, где люди совершали чудеса, но моему деду не гнушались подавать руки даже самые известные мастера, которые славились по всей России. А некоторые с ним здоровались даже в охапочку.

Туляки всегда отрадно относились к певчим птицам, к голубям и очень любили украшать свои дома. Мимо некоторых иной раз проходишь и не знаешь, не то мимо всамделишных идешь, не то мимо сказочных. Все стены завешены деревянными кружевами.

Итак, мой дедушка часть своей жизни проводил на земле, а часть — на крышах домов. Когда бабушка была очень не в духе, деду приходилось проводить на крышах больше времени, чем на земле. Но это бывало только в иной раз и в какие-то часы. А так моя бабушка и в деде и во мне не чаяла души.

В каждый воскресный день она нам пекла жамки. И столько напекала, что их хватало нам всем до следующего такого праздника. Но к субботе они становились до того твердыми, что ими. как булыжными камнями, свободно можно было бы покрывать мостовые. Это нас с дедом не слишком беспокоило, ибо в Туле делались такие самовары, в которых можно было распаривать не только бабкины жамки, но и пушечные ядра.

Если в счет не брать те маленькие неприятности, которые иной раз могут случаться в каждой семье, то можно сказать, что в нашем доме царил мир и лад. В чужие дела мы никогда не вмешивались. Да и соседи нас не тревожили. По одну сторону от нашего дома жила очень добрая женщина — мастерица, которой, как говорила моя бабушка, надо было бы жить не на земле с нами грешными, а прямо хозяйкой в раю.

По другую сторону нашего двора жил мастер Тычка.

Я о нем много сказать не могу. Мне со всей строгостью было приказано этого мастера не знать. Потому как о Тычке по городу ходили страшные слухи, будто бы он без ружья, одним словом, мог убить человека. Мой дядька Кузька Подливаев говорил: "В душе этого человека поселился бес для того, чтобы совращать людей". А моя бабка добавляла: "У него черт в подкладке, а сатана в заплатке". Поэтому я мимо его дома ходил с опаской.

У Тычки был облик самого обыкновенного человека. Бородка у него, как у Емельки Пугачева — лопаточкой. Волосы подстрижены скобочкой, ремешком опоясаны. Глаза карие, озорные, и в них всегда светились веселые звездочки. Ничем он не отличался от других мастеров, а если и отличался, может быть, только тем, что, кроме своих ног на ложевой стороне, имел еще четыре табуреточные ножки, которые его с утра до поздней ночи держали у верстака. Да еще на плечах-коромыслах он носил для солидности, как рудничные бадьи, два кулака. Мастер Тычка жил широко и раздольно. А говорят, кто широко живет, тот не запирает ворот. В доме Тычки всегда толчился народ. И двери его избы были действительно широки, он их вырубал по своим плечам. Грешно признаться, они и меня иной раз затягивали в его избу послушать сказки и посмотреть, как Тычка колдует над железом, превращая его то в диковинных птиц, то в невиданных зверей. Но мой дядя так ненавидел Тычку, что, подобно зазнавшемуся замоскворецкому купцу, свой дом поставил задом к его фасаду.