Иван Панькин - Легенды о мастере Тычке

Дед у меня был таким смирным, что его, кажется, никакими бранными словами нельзя было возмутить. А тут как вспыхнет:

— Ты что, бабка, рехнулась, что ли? Или голова у тебя не с того конца зарублена? На глазах носишь окошки, а не видишь ни крошки. Как это я в своей работе не вижу толку? Я, может быть, отвечаю за красоту целого города. А что касается медали, я так скажу: "Всяк умен, кто сперва, а кто опосля". И смотри у мине в следующий раз... только заговори об этом! - И дед так красиво погрозил пальцем, что даже бабке понравилось.

Наверное, мы и дальше жили бы по-прежнему,не спеша и мирно: по вечерам попивали чаек у самовара, ни о чем тревожном более не думая, если бы тут не явился дядя Кузьма с распаренным сеном на животе и не хуже бабки прямо с порога зашумел:

— Вы только поглядите, что у нас стало твориться на заводе! Был там всегда порядок, а теперь, как ног у змеи, так и порядка там не найдешь. Кто начальству слюбится, тот и высится. А нас привязали как сказочную грешницу-блоху для мучения за ухо и почесаться даже не дают. Поэтому и получается, их посаженный талан как на дрожжах растет, а наш не лезет и не ползет. Когда время приходит до дележки: попу — куницу, дьяку — лисицу, пономарю — серого зайку, а просвирне-хлопотушке, вернее, уж нам, горюнам, — заячьи уши. Вот так и на прошлой неделе получилось: всех от торжества вдаль, а вашему соседу вручили медаль. А У Тычки даже фигуры не имеется. У него только голова да лапти. Ему медаль-то некуда вешать, — дядя расправил плечи, дал нам наглядеться на свою грудь и далее сказал: — Если к примеру взять других... Вот, допустим, Егора Макарыча, так у него не грудь, а прямо-таки — целые ворота, но на ней даже шляпки гвоздя нет, не то что медали. Разве это справедливо? Я спрашиваю, разве он хуже мастера Тычки?

Мы все молчали. У моего деда действительно была такая грудь, что ею можно было прикрыть проем заводских ворот, но, кроме двух родимых пупырышек, никакого украшения не было: хотя бы еще торчал деревянный сучок, что ли, не говоря уж о медали.

Мне стало жалко деда. А бабка молчала, молчала да как завопит. От ее крика даже на соборе Тульского кремля задрожали кресты. Ей не жалко было, что Тычка получил медаль, а обидно, что ее ему некуда вешать.

Что еще говорил дядя, я не мог услыхать: когда бабушке приходило настроение ругаться, она в минуту могла выпустить столько слов, что у нее горло накалялось почти докрасна, как пулеметный ствол. Только когда бабушка выдохлась, я от дяди услышал:

— Пойдем, Серега.

— Куды? — спросил я.

— На завод.

— А время ли?

— Теперь уж как раз время.

— А может, и правда, ему еще не пришло время идти на завод? — спросила бабушка. — Ему всего лишь пошел восемнадцатый годик. Ты лучше возьми старика.

— А мне что там делать? — сказал дед.

— Найдут, что делать. Хватит по крышам лазать. Там медали не раздают. И не вздумай мне больше перечить.

Дед раскрыл рот, все-таки хотел ей что-то возразить, но побоялся, что на соборе снова задрожат кресты. Накинул на плечи пиджак и направился к двери, лишь бы не слушать бабку. Дядя Кузьма толкнул меня вслед за ним. но тут бабушка сказала:

- Нет, я его из дома налегке не отпущу. Вы можете без еды и три дня прожить, а он у меня еще малой.

И как начала меня кашей кормить! Пока я не опростал полведерный чугун, она не позволила мне встать из-за стола. Хотела еще один чугун поставить передо мной, но тут уж не сдержался дед.

— Ты чего перегружаешь парня? — сказал он. — Что он тебе, багажный вагон с николаевской дороги? Или думаешь, под коленками носит лисоры?

От дедушкиных слов бабушка оторопела. Она была готова половину каши из меня снова высыпать, но я не кувшин с широким горлом и не горшок. Так дяде Кузьме и пришлось меня, отяжелевшего, вести на завод.

Когда мы перешли малый чугунный кружевной мост, перекинутый через отводной канал, вырытый между кремлем и ружейным заводом от полых вод, я увидел такое, что сразу, пожалуй, и рассказать не смогу.

Во все времена работные люди проходили на завод только через ворота. Но на этот раз ворота были закрыты. А рядом с ними стоял домик, самый обыкновенный домик, и на нем было написано: "Проходная". И его, оказывается, построил мастер Тычка, чтобы на завод не могли проходить те, кому там нечего делать.

В нынешнее время все проходные на заводах строят со многими дверями, расположенными в ряду, как звуковые щели на гармонных планках. А та, первая, имела только одни двери. Пока мы глядели на этот чудо-дом, выяснилось, что мои дядя, оказывается, выйти-то вышел через этот дом, а войти обратно боится и для пробы первыми он хочет толкнуть нас с дедом. Может быть, я так бы и пошел на "авось", а он возьми да еще скажи:

— Глупа же была твоя матушка, нашла кому отдавать тебя на учение — мастеру Тычке. А он, видишь, какие козни строит людям!

Лучше бы дядюшка не говорил мне этих слов. Меня обуял такой страх и внутри я почувствовал такую пустоту, что не знаю, куда у меня подевалась каша. Будто растаяла, как ком снега. Я даже потерял равновесие, и сердце тревожно забилось о ребра, словно язык колокола на сторожевой башне, а потом оно, бедное, не выдержало, сорвалось с какого-то там крючка, и я почувствовал, как шмякнулось о самое донышко моего тела. Я чуть не потерял сознание, а когда очнулся, увидел, что дядя толкает меня к двери той проходной избушки и приговаривает:

— Иди, Сережа, иди, милый. У тебя семьи нет, дети по твоей головушке плакать не будут, тебе пока что нечего терять.

Боясь ослушаться старшего, я помянул на всякий случай всех близких и знакомых, набрал в себя побольше воздуха и сделал первый шаг. А всякий страх, как известно, на тараканьих ножках ходит. Иду и сам не могу понять, какая у меня нога должна вести, а какая за нею — плести и на какую надо опереться. Итак, все время испытывая страх, я сам не заметил, как прошел проходную и дошел чуть ли не до середины двора. И тут услышал голос дяди Кузьмы:

— Серега, что же это ты, голубчик, сам, значит, прошел, а родню можно и позабыть?

— Что вы, дядюшка, — сказал я, — разве я могу забыть когда-нибудь своих родных? Вы, — говорю, — дядюшка, не бойтесь, идите смелее и все ладно будет.

— Ты нас не учи, и без твоих советов обойдемся. — закричал на меня дядя.

Как они шли через проходную мастера Тычки, это уж вечером я узнал от деда.

Дядя опять не пошел первым, а выставил впереди себя деда. Дед был не из робкого десятка. Заходит он в дверь, смотрит, а там внутри еще две двери. На одной было написано: "Для входа молодым". На второй: "И не совсем... " Дед подумал, подумал и сказал себе: "Я человек не совсем уж молодой, зачем идти к молодым. Пойду-ка к "не совсем... " Заходит и видит еще две двери. На одной написано: "Для грамотных". А на другой: "И не совсем... ". "Я не слишком грамотный, — опять подумал дед, — зачем мне идти к ним, открою-ка дверь, где написано: "Не совсем... " Открывает ту дверь, за ней оказалось еще две двери. На одной написано: "Для желающих принять муки мастерства". На второй: "Для тех, кто не нуждается в знании, но зато хочет получать деньги и звания". Дед хотел открыть дверь, за которой люди должны принимать муки мастерства. Но дядя настоял, чтобы открыть ту, где обещают давать деньги и звания. Когда открыли эту дверь, то они снова оказались на улице.