Иван Панькин - Легенды о мастере Тычке

Хотя я тогда был человеком не совсем разумного возраста, и, как моя бабушка говаривала, мне полагалось еще питаться чужим умом, но я уже видел, что мой дядюшка и мастер Тычка жили как два соседа из басурманской сказки, услышанной как-то в доме Тычки. Один из них делал горшки, а другой занимался стиркой белья. Горшечник был ленив и жил хуже, чем постирала. И вот из зависти он однажды решил погубить своего соседа. Пришел к царю и сказал:

— О, государь, мне становится все стыднее и стыднее, что тебе приходится ездить на сером слоне цвета крыс и мышей. А мог бы ездить на белом. В нашем городе живет искусный постирала. Это мой сосед. Прикажи ему — и он отмоет слона добела.

Царь был человеком не из умного десятка, вызвал постиралу и приказал слона отмыть добела. На это постирала ответил:

— Рад бы отмыть вашего слона добела, но прежде чей белье становится чистым и белым, его кипятят с мылом. У меня нет такого горшка, в котором бы поместился слон. В нашем городе есть искусный горшечник, это мой сосед, прикажи ему — и он сделает такой горшок.

Царь вызвал горшечника и приказал вылепить для слона горшок. Тот сколько ни искал слов для отказа, ничего придумать не мог. Пришлось лепить. Когда горшок был готов, постирала намылил слона и под горшком развел огонь. Как только вода нагрелась для слона не в меру, он затопал, и горшок развалился. Горшечник сделал новый, но уже с толстыми стенками, однако в нем вода не нагревалась. После этого он сколько ни делал горшков, они оказывались то с толстыми стенками, то с тонкими — разваливались. Горшечник потерял заказчиков и умер с голоду.

Вспомнив эту сказку, я подумал: "Не оттого ли мой дядюшка боится мастера Тычки, что тот тоже может его заставить сделать подобный "горшок для слона". Оно почти так и получилось.

К дядюшке я хаживал редко. У него была такая повадка: "Подле пчелки — в медок, а подле жука — в навоз". А мой дед говорил: "Когда Кузьке Подливаеву надо подойти к нужному человеку, он может пройти по воробьиным яйцам и ни одно не раздавить". Но когда я узнал, что у дядьки Кузьмы находится письмо от моей матери, я к нему зачастил. Оказывается, матушка даже перед смертью не переставала думать обо мне. Она просила дядю, чтобы он привел меня на ружейный завод и определил к мастеру. А к какому, дядя о том сказывать не хотел. Как я ни молил его отвезти меня на завод, он всегда отвечал:

— Погоди, Серега, твое время еще не пришло.

А годы шли. Когда наш ружейный завод обрел большую славу, я совсем потерял надежду: столько повалило туда случайного люда! Начальство сначала даже растерялось и не знало, что предпринять. А потом кто-то повелел поперек ворот выставить стражу плечом к плечу с ружьями наперевес. Однако некоторые ловкачи даже через ружейные стволы умудрялись пролезть на завод, и каждый старался попасть ни куда-нибудь, а прямо в искусный цех. Хорошие мастера смешались с плохими, а плохие — с хорошими. Дядя сначала радовался этой сумятице. Но когда он почувствовал, что среди случайных людей стал казаться чуть ли не великим мастером, его вдруг обуял страх и он слег в постель. Ведь только со стороны кажется, что великим быть хорошо. Попробуй-ка влезть в его шкуру, сейчас же с тебя будет другой спрос. А дядя другого спроса боялся, хотя и не прочь был называться великим. Достигнуть вершины ему никак не удавалось. В самый нужный момент, когда он мог вспрыгнуть не только до самой высокой должности, а даже до самого неба, бог всегда становился к нему спиной.

Заводское начальство огласило просьбу ко всем старым работным людям: "Кто найдет способ избавиться от серого потока случайных людей, наводнивших завод, тот будет награжден золотой медалью "Чести столицы русских мастеров".

Дядю будто ветром сдуло с постели. Изобретать подобные выдумки он считал себя мастаком. Не таких умельцев-мастеров ему приходилось останавливать перед воротами завода.

Золотую медаль мой дядюшка уже считал своей: он решил не только охранять ворота, но и вместо каждой доски на заборе поставить по стражу. Когда же пришел со своим предложением в заводскую контору, то оказалось, что он опоздал. Только что было принято какое-то предложение мастера Тычки, и за это ему вручили ту самую медаль, на которую нацелился дядя. А дяде сказали, что его предложение может слишком дорого обойтись заводу, потому как потребуется больше досок, чем есть на заборе, ибо возле каждого стража нужно будет ставить нужник.

Дядю обуяла такая обида, что он снова слег в постель.

Как-то прихожу я к нему, чтобы еще раз спросить, к какому же мастеру хотела определить меня моя матушка. А дядя мечется, как в белой горячке, по горнице и твердит:

— Моя, моя должна быть эта медаль. У него и фигуры-то совсем нет...

А потом как уставится на меня да как крикнет:

— Ты слышишь?

Я так испугался, что от страха закрыл глаза. А когда открыл их снова, смотрю, я стою дома перед бабушкой в одном валенке. Другой — не помню, в каком сугробе оставил. Стою перед ней и даже слова сказать не могу.

— Да что же с тобой случилось, опеночек ты мой крохотный? — говорит мне бабушка, хотя в это время я уже начал бегать на вечерки, к девкам. — Ты заплачь, может, тебе легче будет.

И правда, когда я заплакал, мне действительно легче стало. Вроде бы в горле какой-то ком расплавился, после чего у меня из души слова сами, без всякого принуждения вышли наружу. Бабушка чуть не рухнула на пол, когда услышала, что дядю Кузьму хватила кондрашка! И тогда следом за мной, только еще громче, с самыми горькими причитаниями, заплакала бабушка. А как же она могла не заплакать: как бы дурно ни живал и ни хаживал по земле дядя Кузя, а он нам роднёй приходится. Бабушка связала в узелок весь запас домашнего лекарства, которым лечила нас с дедушкой: пузырек дегтя, если нужно будет дяде помазать горло, клочок сена, если ему придется распаренным сеном подогреть живот, для облегчения души. Обычно люди крестятся только в один, красный, угол, а бабушка ради дяди Кузьмы перекрестилась во все четыре угла и вышла из избы. Вышла — и будто пропала.

Из лакированных дверок наших настенных часов деревянная кукушка выглянула один раз для кукования, потом второй, третий, четвертый... А бабушки все не было. Мы с дедом забеспокоились. Не случилось ли и с ней какая-нибудь притча? Когда кукушка выглянула в пятый раз, тут и явилась наша долгожданная Аграфена Петровна. Только она успела перекинуть ногу через порог, как сразу накинулась на деда:

— Ах ты, пустоголовый, пустоголовый, всю жизнь лазаешь по крышам и украшаешь чужие окна, а тебе ни чести, ни славы, ни доброго слова. Да и сам, наверное, не видишь толку в своей работе. Вон другие умеют жить: сидя на табурете, выходят в почетные люди да еще получают золотые медали.