Петер Хакс - В подземелье старой башни, или Истории о Генриетте и дядюшке Титусе

— Вот именно, — подтвердила старуха. — Ее звать Луэлла.

На змее мелом были начерчены стрелки. Они указывали в разные стороны и были снабжены надписями: «К хвосту» и «К голове».

— Это очень удобно, — заметил дядюшка Титус, — избавляет от лишней беготни.

Держась стрелок с надписями «К голове», дядюшка Титус после небольшой прогулки обнаружил ее на склоне железнодорожной насыпи, где она грелась на солнышке.

— Мне только что вас подарили, — обратился к голове дядюшка Титус, — и, если вы не возражаете, я передам вас в зоопарк города Галле. Там работает моя обезьяна Гайалорд, и я всячески рекомендую вам это учреждение.

— Что ж, не возражаю, — дружелюбно ответила голова.

— Лучше всего, если мы сейчас отправимся ко мне на квартиру, — сказал дядюшка, — а завтра утром Гайалорд вас проводит.

— С величайшим удовольствием, — сказала голова.

Дядюшка Титус снова сел в поезд и поехал в Шварцу. По пути он все время видел в окно изящную голову исполинской змеи Луэллы, не отстававшей от вагона ни на шаг.

Дядюшка Титус, Генриетта и Гайалорд на этот вечер были приглашены в гости к Пошкам, которые жили в том же доме. Генриетта и Гайалорд уже отправились наверх.

— Дорогая фрау Пошка, — смущенно пробормотал дядюшка, — я, к сожалению, не только запоздал, но привел с собой и гостью.

— Очень рада, милости просим, — сказала жена экскаваторщика.

— Это, видите ли, змея, — добавил дядюшка.

— Большая или маленькая? — встревожилась фрау Пошка.

— Довольно большая, — признался дядюшка. — Но, пожалуй, ей незачем входить всей, бо́льшая часть может остаться снаружи.

— Да я не потому спрашиваю, — сказала фрау Пошка, — я не уверена, хватит ли у меня еды.

Тем временем Луэлла просунула голову в комнату и очень вежливо сказала:

— Умоляю вас, не беспокойтесь из-за меня, я все равно ем только раз в три месяца.

— Какой ужас! — воскликнула Генриетта. — Если я ем раз в день, то умираю с голода.

— Как часто ешь, вопрос не столь существенный, — сказала Луэлла, — куда важнее, что́ ешь!

— Чем же вы питаетесь, что выросли такая большая? — осведомилась фрау Пошка.

— Кукурузой, — ответила змея.

— Ага! — воскликнул дядюшка Титус. — Теперь мне все понятно.

— Дело, конечно, не только в кукурузе, — сказала исполинская змея Луэлла. — Величина — это у нас наследственное. Моей прародительницей была та самая змея в раю, о которой вы, возможно, слышали.

— Я не раз задавался вопросом, — сказал экскаваторщик Пошка, — существовала ли вообще эта змея.

— Предки — это дело темное, — заявила Луэлла, — одни существовали, другие — нет. Во всяком случае, эта райская змея родила некую гидру, многоголовую змею. Гидра родила знаменитое самаркандское чудовище, а оно дракона. Дракон родил морскую змею, которая и поныне живет в Лох-Нессе, и, наконец, морская змея — мою матушку, железнодорожную линию Нюрнберг — Фюрт [1] Первая железная дорога в Германии. .

— А с толстой водопроводной трубой под нашей улицей вы тоже в родстве? — спросил Пошка-младший.

— Какая дикая мысль! — фыркнула Луэлла. — Насколько я знаю, водопроводная труба — чисто техническое сооружение.

Вдруг в передней зазвонил телефон. Дядюшка Титус вышел, снял трубку и услышал голос горбатой старухи из Шварцвассера.

— Послушайте, — сказала она, — что же вы не забрали змею?

— Я ее забрал, — опешил дядюшка Титус.

— Но она все еще тут у меня в огороде, — стояла на своем старуха.

— Этого не может быть, — заверил ее дядюшка, — она у нас в соседней комнате.

— Раз змея у меня в огороде, она не может быть у вас в комнате! — сердито закричала старуха.

— Напротив, — возмутился дядюшка, — поскольку она тут, то никак не может быть у вас.

— Вот я сейчас выйду и ущипну ее, — пригрозила старуха в Шварцвассере.

В трубке все смолкло, и вдруг Луэлла вскрикнула:

— Ай! Старая карга щиплется.

— Как? — спросил дядюшка Титус. — Она тебя щиплет там, а ты кричишь здесь?

— Ну да, — ответила змея, — там у меня хвост, а здесь голова.

— Но когда я ехал в поезде, ты ведь бежала рядом.

— А это я только разматывалась, — пояснила змея.

— Действительно, — пробормотал дядюшка Титус и медленно повесил трубку. — Луэлла единственная тварь на свете, наделенная способностью находиться сразу в двух местах.

— И Генриетта не испугалась такой большой змеи? — спросила Лени Шрадер.

— Генриетту ничем не испугаешь, — веско заявил Пошка-младший. — Она не испугалась даже бронзового колокола. Я могу вам рассказать эту историю.

— Ни слова больше! — воскликнул розовощекий господин в черном. — Я не позволю рассказывать эту историю! — Пастор встал, скрестил руки и мрачно уставился на каменную стену.

— Кто знает другую? — спросил экскаваторщик Пошка.

Но никто не мог так быстро припомнить другую историю.

— В таком случае, никакую, — заявил пастор.

— Тоже неплохо, — сказал Пиль. — Мне и так давно пора лететь. Господин Трест — хозяин требовательный; небось уже на часы поглядывает и ворчит: куда, мол, дружище Пиль с изобретательным дядюшкой запропастились?

— Неужели вы не хотите послушать хотя бы еще одну историю? — стала упрашивать фрейлейн фон Заватски.

— Да ведь никто не знает других историй, — сказал Пиль и стал собираться в путь.

Тут пастор оторвал взор от стены и взглянул на присутствующих. Лицо его было исполнено решимости и очень бледно.

— Видно, так предначертано, — сказал он Пошке-младшему. — Рассказывайте, что хотите.

Пошка-младший не заставил себя долго упрашивать и с ухмылкой рассказал захватывающую приключенческую историю

Воскресное утро выдалось на редкость погожее, и солнце слало на землю самые свои золотые лучи. Генриетта лежала на поляне под большой липой и глядела на листья. Они были нежно-зеленые, просвечивали, и тени от верхних листочков падали на нижние темными пятнами. А когда на фоне ярко-голубого неба листва колыхалась от ветра, получался очень красивый, все время меняющийся узор. Неподалеку Лени Шрадер и Мехтильда Аминь, обе в белых носочках и черных полуботинках, тащились по пыльной дороге к церкви.

«Чтоб я в такую погоду пошла в церковь!» — подумала Генриетта и была права, хотя следует сказать, что она ни при какой погоде не ходила в церковь.

На колокольне, устремив свой взор вдаль, стоял пастор Аминь. Увидев прохлаждающуюся в тенечке Генриетту, он очень рассердился.