Алексей Олейников - Пламя изменений

Она прошла лишь половину круга медитации, что же ее разбудило? Мэй прислушалась. Все тихо. Теперь здесь очень тихо, туата ходят бесшумно, да их и нет во внутренних покоях дворца – они не любят слишком близко подходить к Вратам Фейри, стоят лагерем за стенами. К тому же и сам Фреймус не очень желал ежедневно лицезреть союзников. Он не доверял первым , и Мэй тоже. Их намерения невозможно прочитать, они похожи на кристаллы кварца в лунном свете – переливаются одним и тем же сиянием все время, постоянные и неизменные. Вечные. От этого спокойствия вечности Мэй охватывала странная ярость – словно туата были чем-то, что противоречило самой ее натуре.

Шум от тренировки големов, кукол и бойцов «Балора» тоже сюда не долетает – они отрабатывают навыки командных операций на дворцовой площади, рядом с усыпальницей Спящего Короля. Здесь только она, Фреймус и Зорич в герметичном саркофаге. Андрей…

Мэй вскочила. Вот что ее разбудило! Тонкое дрожание нити, связывающее ее и Андрея, нити, протянутой во тьме, незаметной для остальных миньонов, ясно различимой лишь ею. Что-то происходит с Андреем, прямо сейчас, его пламя разгорается, волнуется, оттенки его колеблются.

… Мэй Вонг ворвалась на дворцовый склад, испарив двери – они были заперты, а сейчас Мэй ничто не могло остановить. Андрея поместили сюда. Среди бочек с вином, элем и сидром, окороков, подвешенных на крюках, сушеных рыбин размером с небольшую лодку, мешков с зерном, крупами и мукой стоял саркофаг с Зоричем.

Его сюда запихнули как кочан капусты – всегда бесилась Мэй, и теперь это раздражение лишь плеснуло масла в огонь ее ярости.

Массивная крышка сдвинута в сторону, но что происходило с Зоричем, она не видела – обзор перекрывал Альберт Фреймус. В узких черных брюках, безукоризненных темных туфлях и рубашке – Мэй бросились в глаза полосатые подтяжки, на редкость нелепые для повелителя всех темников, – он стоял перед саркофагом раскинув руки, словно пытался обнять огромный шар – больше его самого. Нет – пытался его затолкать обратно, а шар не поддавался. Под рубашкой перекатывались узкие сухие ленты мышц, на шее у Фреймуса проступили жилы, тело было напряжено до кончиков пальцев. Но куда большее напряжение таилось внутри, Мэй видела – раскаленный добела жгут пламени вывивался из рук колдуна и уходил к саркофагу.

Мэй сместилась в сторону, чтобы увидеть больше, и не смогла сдержать болезненный стон – Зорич, что с ним стало, что с ним происходит?!

Одежда его истлела, он стоял обнаженный и прекрасный, как греческая статуя – только тело его было создано не из холодного мрамора, а из пламени – алого, оранжевого, желтого, багрового, синего, зеленого, огнем всех оттенков кипело и струилось все его тело, каждая клетка, каждая молекула. Волосы развевались языками пламени, глаза пылали белым светом.

Раскаленный жгут, исходящий из рук Фреймуса, обвивал его, сковывал, не давая двинуться, сдавливал все туже.

Зорич страдал, безмолвно, но нестерпимо. Мэй потянулась к нему и почувствовала отголосок его боли, но и эха хватило, чтобы она едва устояла на ногах. Поток образов заполнил ее, непонятных, чужих, нечеловеческих, поток чувств затопил сердце – жажда свободы, стремление к вольному танцу, воля к изменению, которого не давал совершить Фреймус. Колдун держал его в узде, смиряя взбунтовавшуюся природу пламени, он подрезал ему крылья, не давая взлететь.

– Мастер…

– Ухо… ди… – просипел Фреймус, косясь безумным глазом – радужки почти нет, один колодец черного зрачка, в который падаешь мгновенно – без звука и ропота. – Ты… мешаешь… Отвлекаешь.

– Ему же больно…

– Уходи! – Вопль Фреймуса, сопровождаемый прямым приказом, отбросил прочь. В дверном проеме она встала намертво, вцепилась руками в дымящийся косяк, сопротивляясь потоку его воли, как удару ураганного ветра. Миньон не может предать хозяина, миньон всецело предан господину – таков был закон, в котором они выковались, пройдя нигредо. Она не могла ослушаться Фреймуса, ноги шли прочь, ногти бороздили дерево, но она велела рукам держать, а ногам стоять. И стояла.

Фреймус шагнул, вминая тело Зорича в ложемент саркофага, генераторы криоустановок не гудели – выли, потоки хладоагента заливали Андрея дымящимся белым одеялом, но его пламя все равно пробивалось, как зарницы дальней грозы на горизонте.

– Ты мой миньон… ты должен подчиниться моей воле…

Чей это голос? Чьи слова приходят по тонкой нити, которая уходит во тьму, натянутая, как ле ́ са – а на крючке слишком большая рыба, она бродит кругами, и свет ее все ярче. Фреймус, это он!

– Мастер мой, разве можно сказать пламени «подчинись»?

Зорич! Как спокоен его голос, будто он и не сгорает в собственном огне, как умирающая звезда, слова эти текут от сердцевины его сути, из самого сердца.

– Остановись! Вернись в прежнюю форму, ты нужен мне! Если ты перейдешь предел…

– Ах, мой мастер, я перешел его, когда родился…

Взрыв отшвырнул ее прочь, вспышка выжгла сетчатку, грохот ошеломил, заставил сжаться тело в комок. Мэй Вонг прокатилась по полу, над головой просвистела сталь, она увидела, как из воздуха над ней проступают фигуры – с мечами в руках, клинок устремился к ее горлу, и тогда она вдруг преобразилась – словно поднялась над собственным телом. Собственно, у нее теперь тела не было, она вся была облако пламени, удерживаемое лишь собственной волей, и она видела все вокруг иначе: каждая вещь или предмет, на который падал ее взгляд, распускались как цветок, рождая все буйство возможных форм разом, букет стремлений. Каждая вещь просила о преосуществлении, о пересоздании, она жаждала испробовать все формы, быть всем, и отказать в этом стремлении значило пойти против основ самого мира.

И все виделось иначе. Кто на нее напал? Смешные существа в смешных доспехах, в руках их заточенные полоски металла, кажется, это называется «мечи» – она превратила их в цветы, затем в потоки воды, затем в дерево, а после обратила в алмазную пыль. Жаль, они не успели этого заметить, переход из формы в форму занял лишь доли секунды, и Мэй – так было ее имя прежде, – смеясь, обратила их в статуи из вулканического стекла, троих, но четвертый каким-то хитрым способом сумел избегнуть прикосновения ее пламенной мантии .

Колебания среды обрушились на нее, завертели вокруг предметы – она играючи обращала их во что пожелает этот необычный партнер по танцу пламени – да, это ведь все игра, совместная игра, их любимая старая игра с начала времен: один задает другому форму материи, а второй рифмует, преобразуя ее в нечто иное, но созвучное. Чем дольше гармония, чем дольше созвучие форм, тем лучше игра. Проигрывает тот, кто сорвется в диссонанс. Да! Они играли так эоны, прежде чем пришли те, холодные, не знающие радости игры, не умеющие меняться…