Алексей Олейников - Пламя изменений

Искра исчезает, но следующая приходит ей на смену, кружится перед глазами как светлячок, садится на лицо и вспыхивает.

…Ты на зеленом холме, над тобой высокое небо с прозрачными перьями облаков. Рядом женщина – темноволосая, с такими же яркими зелеными глазами, она смотрит на тебя, и ты ловишь в ее мимолетном взгляде… сочувствие, жалость, ожидание, жажду?

Женщина смотрит на поле и легко улыбается собственным мыслям.

А поле шевелится, зелень его испятнана чернотой, это вороны – сотни, тысячи воронов, они важно расхаживают, каркают, машут крыльями и копают, копают лапами. Ты не в силах оторвать взгляд, потому что земля шевелится, вздымается навстречу воронам, и белые кости сверкают на солнце, пустоглазые черепа скалят зубы и шумно ворочаются в разрытых могилах, хватаются костяшками за корни травы.

Тебе еще страшнее, даже не оттого, что мертвые встают, – от улыбки женщины, в которой проступает ожидание, оттого, что над ней кружат вороны. Искра вспыхивает и гаснет, швыряя тебя в темноту. Ты больше ничего не хочешь видеть, но от тебя это не зависит.

Следующий светлячок садится на грудь, ныряет прямо в сердце – и ты вдруг оказываешься в доме. Ты никогда здесь не была, но знаешь каждую деталь – скрипучую лестницу на второй и третий этажи, пыльные окна мансарды, где под стропилами так удобно прятаться, там столько старых вещей, полных тайн и загадок, – сундуков со старыми игрушками, чемоданов со старинной одеждой, корзин с книгами и граммофонными пластинками. Пылинки танцуют на ладони, ты окликаешь их, и они отзываются звонким хором тонких голосов – они всегда говорят вместе, но ты давно научилась их понимать. На мягких лапах входит кот – твой любимый, теневой, он прыгает из тени в тень, но никогда не может поймать хитрые пылинки. Тебя зовут, и ты сбегаешь вниз, касаясь отполированного дерева перил, проводя пальцами по трещинам, фотографии на стенах улыбаются тебе – вот мама и папа, совсем молодые, на каком-то цирковом фестивале, мама вместе с двумя другими девушками – одна рыжая, как апельсин, вторая темноволосая, все трое хохочут, а рядом, с четырьмя рожками мороженого, смутно знакомый молодой человек. Красивый, с четко очерченным профилем, узким подбородком и умными карими глазами. Юноша старается быть серьезным, но улыбку не удается сдержать, она прорывается морщинками возле глаз, проступает в уголках сжатых губ.

Ты знаешь, как зовут всех на этом фото, но вот что-то из памяти вылетело… Ах да, тебя же саму зовут!

Ты летишь вниз, потом плюешь на все и прыгаешь в проем – и внизу, у самого пола тебя ловит невидимая ладонь домового, ты веселишься.

Мама только качает головой, когда ты приземляешься в кучу сухих листьев, которые суетливые дворовики тут же намели к твоему прилету, и указывает – мол, садись за стол. Ты ловишь в ладонь чашку горячего какао с яблоневым сахаром и смотришь в окно – опять папа затеял генеральную уборку, ему надоело море.

Стоит на утесе, со скрипкой в руках, и его мелодия cворачивает волны как старый ковер.

Что теперь, смеешься ты, – опять горы? А я хочу пустыню! И чтоб вокруг оазис и караваны верблюдов приходили. Я бы их кормила твоими кактусами, мам, а то те совсем обнаглели – вчера меня чуть насквозь не прокололи, когда мимо шла. Что значит – сама виновата, не надо дразнить, они очень чувствительные? А я не чувствительная?

Когда же ты повзрослеешь, вздыхает мама и гладит тебя по волосам, но по голосу слышно, что ей совсем не хочется, чтобы ты взрослела. Было ли это когда-то с ней, где это место, где ее мама и папа, кто живет рядом с ними, так похожий на нее – ее образ, ее воспоминание, которое они создали, чтобы хоть так справиться со своим одиночеством, – или она действительно жила в этом доме?

Искра сворачивается, тускнеет, но ты хочешь остаться – здесь тебе хорошо, лучше, чем где-либо еще, ты дома, наконец-то дома, и все хорошо, все как и должно быть, ты тянешься к маме, но темный ветер уносит искру прочь, а куда – разглядеть мешают слезы.

…Небо распахивается над тобой, тоннель кончается внезапно, как жизнь, и ты жмуришься от солнечного света. Солнце здесь высоко, ему есть где разгуляться – лес низкий, будто от рождения испуганный, лодка бьется о серые камни, и ты встаешь, выходишь из нее. Ноги ведут тебя по тропинке, которой не заметит и самый внимательный взгляд, но ты идешь, не ошибаясь ни на шаг, пока не выходишь к костру.

У костра сидит старуха с длинной трубкой в зубах. Волосы ее распущены, они как белое пламя вокруг морщинистого лица, а морщины глубоки как ущелья, а глаза у старухи черны, в запавших глазницах ворочается сдавленное горе. Она молчит, и ты садишься рядом – понимая, что она ждет тебя.

Уголек в трубке зло шипит, облака дыма окутывают старуху, и из этого дыма выплывают слова:

– Тебе не укрыться в беспамятстве. Поздно… Когда я поняла, что меня ждет, когда проснулась, то отреклась от судьбы своей, перекроила ее наново. Думала, обхитрила всех, думала, пусть этот жребий выпадет кому-нибудь еще. А я буду жить просто, как человек. Замуж выйду, детишек нарожаю. Не вышло. Дура я была, молодая была, не поняла, чего попросила. Вычеркнула себя из мира полностью. Ни один живой человек со мной не уживался, всех выталкивала темница моя. Прозрачная, невидимая, неприступная. Сама просила, сама крепила, сама воздвигла, сама и живи.

Дым тает, старуха молчит. Потом как схватит себя за волосы, дернет их со злобой, прожжет тебя глазами:

– Одна радость была, одна звездочка! Был у меня внук, был наследник, ах, каким нойдом мог бы стать! Могучим! Да куда от судьбы денешься, куда убежишь, раз в себе ее носишь? Ушел он, а куда – неведомо, не разглядеть, не найти следов. Могла бы – мир бы перевернула, а его бы нашла. Да не могу…

– Не могу! – кричит она, старая и безобразная, подбородок ее дрожит. – Не сказал ты, змей проклятый, что я себя сама заперла! Просьбу не отменить, жизнь не пережить. А вот ты, – грязный палец указывает прямо на тебя, – ты не спрячешься!

Тебе страшно, ты хочешь обратно, в прошлый сон, где было так тепло и спокойно, где были мама и папа, но черные глаза удерживают, не дают и шелохнуться:

– Раз сама не могу, ты его найдешь, ты его вернешь! Отдай мне внука, отдай моего Арвета!

Кто такой Арвет, выталкивают твои губы вопрос, и старуха с яростью бьет ногой в угли, поднимает тучи искр, взвивает облако пепла.

– Прячься не прячься, а вспоминать придется! Попомни мое слово, Дженни Далфин, слово крепкое, слово неразрывное – ты вспомнишь все, что хочешь забыть, непременно вспомнишь!

Облако поднимается все выше, пепельный вихрь встает до небес, и из этого вихря протягивается рука, пригвождает тебя к земле повелительным жестом:

– А когда вспомнишь, вот тогда и придется за все платить! Тогда ты вернешь моего Арвета!