Борис Камов - Сумка Гайдара

Это была его мать. Она его родила и вырастила. Только чему же она его с колыбели учила, если в самую тяжкую для народа годину из всех должностей на земле он выбрал самую подлую — сделался полицаем?

— Это человек из Москвы, — громко произнес Николай. — Ты повинен ему все рассказать.

— Счастлив познакомиться, — ответил Известный полицай.

Я сделал вид, что не заметил протянутой мне руки, и впервые взглянул на него. Бывшему полицаю на вид было сорок с небольшим. Нарядный клетчатый пиджак спортивного покроя облегал могучий торс. Ворот рубашки не застегивался на крепкой жилистой шее. Густые, бесцветные волосы он франтовато зачесывал набок. И только нос его, изрядно примятый (в детстве били сверстники, часто бегал ябедничать?), придавал лицу отставного полицая обиженное и плаксивое выражение.

Заметив, что я разглядываю его, хозяин дома приветливо улыбнулся. В оскале крепких, без единой пломбы, зубов проступило что-то беспощадно жестокое.

«Улыбчивый», — мысленно окрестил я его.

Известный полицай протянул мне новенький паспорт и сложенный вдвое листок. Это была справка из мест заключения, что такой-то, приговоренный к двадцати пяти годам исправительно-трудовых работ, освобождается досрочно.

Не без важности спрятав документы в карман, Улыбчивый вдруг решительно заявил:

— При нем рассказывать не буду. — И показал на моего нового товарища.

Я повернулся к Николаю. Он стоял, наклонясь вперед. Кулаки и все мышцы его были напряжены. Он смотрел на Улыбчивого с неутолимой ненавистью.

— Коля, езжайте домой, — попросил я.

— Я вас обожду на улице, — ответил он.

— У нас беседа надолго.

— Я не тороплюсь. И потом, вы не найдете дороги.

— Я их провожу, — пообещал Известный полицай. — Я знаю, где они квартируют.

— Ну, смотри, сволочь, — на всякий случай предупредил Николай, — если с этим человеком что случится, то дело иметь ты будешь прежде всего со мной. — И он показал кулаки. Они напоминали чугунные шары от полупудовых гантелей.

Я проводил Колю до мотоцикла. За час мы сроднились. Неожиданно обняли друг друга. Коля неуловимым движением носка завел мотор и прыгнул в седло.

Улыбчивый ждал меня на крыльце. Я прошел в комнату с забаррикадированным окном. Старуха, не переменив позы, все так же сидела на кровати.

У входа зловеще лязгнул тяжелый засов. Я оказался заперт в странной крепости.

Бывший полицай, возвратясь, неловко плюхнулся на стул. Его кошачья грация улетучилась, а лицо приняло то окаменелое выражение, которое можно увидеть на снимках, выполненных деревенским фотографом.

«Что с ним происходит? — забеспокоился я. И перехватил его взгляд. — Микрофон!..»

Известный полицай не мог отвести глаз от ситечка микрофона. Я решил воспользоваться его замешательством:

— Готовы?..

Он покрутил головой, будто его душил тесный ошейник, откашлялся и кивнул. Я включил магнитофон и собрался задать первый вопрос. Но Улыбчивый заговорил сам:

— События тем временем развивались своим чередом. Как работник районного масштаба, я помогал эвакуировать колхозное имущество перед приходом немецких оккупантов. Таково было правительственное задание, особенно после речи товарища Сталина от 3 июля 1941 года. Однако в одном колхозе я обнаружил, что скот вредительски заражен ящуром. Я лично доложил об этом районному начальству...

Бывший полицай рассказывал торопливо, но весьма связно, без малейшей остановки. И тут меня осенило: да ведь он же готовился. В ожидании моего прихода Улыбчивый не только брился и вытаскивал из сундука пиджак в клетку — он еще и сочинял речь.

— 18 сентября район был захвачен немцами, — продолжал бывший полицай. — Двадцать первого на площади райцентра состоялось собрание, куда согнали людей из многих деревень. Нам было объявлено, что создаются новые органы самоуправления. Назавтра я отправился в райуправу. В одной из комнат сидел знакомый. Он спросил:

«Чего собираешься делать?»

«А чего прикажешь?»

Он сказал:

«Иди служить в полицию».

Я пошел и стал писарем.

Известный полицай рассказывал, по возможности избегая деталей и приглаживая факты. Я не смог, к примеру, услышать от него, почему он остался в селе и с такой легкостью согласился на должность писаря, хотя до прихода оккупантов имел гораздо лучшую должность.

Но даже те подробности, которые Улыбчивый счел нужным и для себя безопасным мне сообщить, во многом обличали его.

История падения и преступлений этого человека — целый уголовный роман, который сейчас нет возможности даже коротко пересказать. И я отобрал из «звуковых мемуаров» бывшего полицая лишь те факты, которые имеют отношение к моему поиску.

— Примерно 20 октября, — продолжал он, — районного старосту Костенко срочно вызвали в деревню Хоцки. На обратном пути районный староста приметил возле дороги подозрительного человека и велел своей охране его схватить.

Задержанным оказался Александр Погорелов, который до войны тоже работал в нашем райцентре. Погорелов заявил районному старосте, что он бежал из леса и готов показать местонахождение партизанского отряда. Погорелова срочно доставили в Гельмязево. И вскоре из Золотоноши за ним пришла машина с сотрудниками немецкой тайной полиции.

А дня через два я услышал гул. Возле села Леплява шел ужасный бой. Партизаны трое суток сражались с превосходящими силами оккупантов. В этом бою геройски погиб настоящий коммунист, комиссар отряда Моисей Иванович Ильяшенко. Его сыну я обязан приятным знакомством с вами.

Слова «настоящий коммунист», «героическая борьба», «правительственное задание», «товарищ Сталин» легко слетали с языка Улыбчивого. Они призваны были убедить меня, что он всегда горячо сочувствовал этой борьбе. Но время от времени Известный полицай проговаривался:

— Когда я выдавал оружие группе полицаев, то один из них, беручи у меня две гранаты, сказал: «Это гранаты против партизан. Мы идем ловить их командира». Я тогда его словам не придал значения (?!). А дня через три тот же полицай воротился с хутора Малинивщина и сказал, что им удалось арестовать командира партизанского отряда Горелова.

«Только молчи. Никому не говори!» — предупредил меня он.

При первом же случае я спросил районного старосту:

«Чего будешь делать с Гореловым?»

«Как чего? Отдадим его немцам».

Я не услышал в голосе Улыбчивого и нотки сожаления о человеке, которого собирались «отдать немцам». Зато я уловил попытку выгородить полицаев и свалить вину за истязания командира на оккупантов. И подставил Улыбчивому ножку.

— А Семен Маргара хвалился, что ему поручили вести дело Горелова. Но поскольку командир отряда на допросах молчал, то Маргара ломал ему пальцы дверями.