Борис Камов - Сумка Гайдара

— Хорошо, — деловито сказал полковник.

Майор слышал: полковник просил по второму аппарату соединить его с Хоцками.

— Но два часа назад я разговаривал с Хоцками, — сердился на кого-то полковник. — А рация?.. Что за беспечность! Извините, майор, связи с ротой у меня нет.

— Что же вы посоветуете?

— Попробуйте дозвониться по местной связи. Впрочем, не знаю, был ли в Хоцках когда-нибудь телефон. Если дозвонитесь, передайте обер-лейтенанту, что на сутки со своими башибузуками он поступает в ваше распоряжение... Желаю успеха.

Часы показывали десять минут первого. Если бы в Хоцках действовал полевой телефон или рация, то жандармская рота сейчас бы уже строилась.

Майор вызвал переводчика. Парня опять пришлось будить.

— Дозвонитесь до Хоцек, — поручил ему начальник гарнизона.

Местная связь существовала одновременно с полевой. Служила она в основном для передачи распоряжений немецких властей старостам и полицаям. Но поскольку все телефонные разговоры свободно прослушивались, то пользовались этой линией редко.

Местная телефонная линия не была автоматической и шла через подстанции. Чтобы вызвать Хоцки, нужно было сперва дозвониться до Песчаного, оттуда в Гельмязево. Из Гельмязева на Подставки. Из Подставок — в Каленики. И только из Каленик — по теории вероятности — можно было соединиться с Хоцками. Переводчик напомнил об этом майору.

— Звоните! — Начальнику гарнизона терять уже было нечего.

Мост связи Золотоноша — Хоцки выстраивался с трудом. Долго не отвечало Песчаное. Наконец телефонист из Песчаного испуганно заорал:

— Слухаю! — И, узнав, что от него требуется, услужливо сообщил переводчику: — Днем до Гельмязева неможно было дозвониться.

Но Гельмязево откликнулось игривым девичьим голосом, который стал будить свою подругу в Подставках:

— Мария, а Мария! Ну, сделай милость, проснись, людине же треба по немецкой надобности. — И телефонистка певуче-кокетливо пояснила переводчику: — Об эту пору уж никто не звонит.

Дольше всех не отвечали Хоцки. Это было большое, несуразно разросшееся село. Когда гитлеровцы оккупировали район, староста и полицаи обосновались в бывшем колхозном правлении, где имелся телефон. Но партизаны из местных активистов, выбрав подходящий момент, совершили налет. Они взломали амбары, погрузили на подводы хлеб, приготовленный для отправки в Германию. И разбили вдребезги телефонный аппарат. Но партизаны забыли о втором телефоне, который имелся в деревне.

Перед самой войной в Хоцках построили МТС. Участок отвели на самой окраине. Однако с телефонами было плохо. И только уже в начале войны в контору МТС протянули «воздушку» — то есть кабель не на столбах, а на чем придется. И установили аппарат.

Но с приходом немцев звонить из МТС стало некому и некуда. К тому же в селе мало кто об этом телефоне знал.

Зато знали телефонистки. У них на распределительном щите было два гнезда с надписью «Хоцки». Один телефон — они уже много раз проверяли — давно не отвечал. А по второму с приходом немцев вообще никто ни разу не звонил.

Здесь, на последнем пролете, суждено было оборваться ненадежному, едва сцепленному «телефонному мосту». Телефонистка давала то короткие и частые, а то непрерывные и длинные звонки. Но никакие музыкальные ухищрения не достигали цели. Трубку никто не брал.

...Майор сидел в кресле, закрыв лицо ладонью. Переводчик, глядя на него, повторял в трубку:

— Звоните еще!

Это требование прокатывалось от подстанции к подстанции.

— Ну чего звонить, ежели там никого немае? — досадовали телефонистки.

— Звоните, — внезапно произнес переводчик тем тоном, которому он обучился на допросах.

И напуганные внезапной переменой девушки сразу перестали кокетничать.

Несуразный аппарат в деревянном футляре продолжал трезвонить. На печи зашуршало, с лежанки свесились старческие ноги в подштанниках. И к телефону, в полной темноте, направился худенький старик. На печи под кожушком он угрелся. От легкого угара его покачивало, как от шипучего вина, которое он однажды пил. И приоткрыть ему пока удалось только левый глаз.

Отыскав на ощупь аппарат, старик долгое время никак не мог снять с рычага трубку, дергал ее и дал несколько раз отбой.

Но переводчик, не ведая всех этих подробностей, требовал своим безжалостным голосом:

— Звоните!.. Звоните!..

И когда всем, включая майора, стало совершенно очевидным, что затея бесплодна, по цепи от Хоцек до Золотоноши прокатился сонный старческий фальцет:

— Кого надо?!

После этого произошла заминка. Из Хоцек неслось «Аллё, аллё!», переводчик отвечал, но старик его не слышал, пока не оторвал наушника от щеки.

Звонок разбудил бывшего колхозного сторожа.

— Дедулечка, позови к телефону немецкого офицера, — настойчиво и ласково повторял мужской голос.

— А в какой вин ночуе хате? — оживился старик.

— Дедулечка, ты ж умница, — еще ласковей произнес переводчик. — Узнай это сам.

Дед осторожно положил трубку на стол. И начал искать в темноте на печи свои штаны.

Цепь замкнулась.

Надев порты, старый офицерский френч с костяными пуговицами, доставшийся ему еще при раскулачивании, дед сунул ноги в валенки с галошами из автомобильной камеры, косо напялил треух, запахнул на себе шубу «служебного пользования» и вышел на холод.

Сторож был замечательной личностью. Его никто не помнил молодым. И он никогда не желал другой работы, как только быть посыльным. Он мог пребывать часами и днями в полной апатии. Но лишь только он слышал чье-то указание, в нем просыпалась активность: он шел, говорил, передавал, разносил повестки, пакеты. А потом мог опять недвижно лежать и сидеть часами.

Пока он был моложе, его пытались выдвинуть: сделать счетоводом, завхозом, заведующим свинофермой. Он растроганно плакал, по-дореволюционному кланялся и просил оставить его на прежнем месте. Он предпочитал жить чужой волей, чужой ответственностью, чужим умом. И другой судьбы для себя не желал.

Когда в Хоцках появились староста и полицаи, то дежурить в конторе МТС никто из них не захотел. Сидеть в пустом доме на отшибе и ждать, пока на огонек забегут партизаны, — это была работа не по их нервам. Но оставлять телефон без присмотра тоже нельзя. И староста догадался обратиться к сторожу.

Выдав старику два пуда муки, которая уже чуть заплесневела, и большую бутыль постного масла, староста попросил деда ночевать в эмтээсовской конторе — вдруг вечерком кто позвонит!

О стороже новая администрация вскоре забыла. А сам он о себе не напоминал. Зачем? Ему и так было хорошо.

Семья его давно распалась. Жена умерла. Дочь жила на Урале. Сын служил в армии. Успел прислать только одно письмо, что воюет недалеко от дома. Хозяйство деда пришло в упадок. Хата развалилась. Собирался чинить. Но передумал: зачем, если можно спать в казенной?