Борис Камов - Сумка Гайдара

— Значит, тайник был рядом с домом?

— Конечно. Отец спал не больше двух-трех часов в сутки. Часто даже не раздевался, только сбрасывал сапоги. А работы нам все прибавлялось. И он позаботился о том, чтобы хождение к тайнику отнимало как можно меньше времени.

— А что, по-вашему, мог представлять тайник — дупло, лисью нору?

— Дупло, — усмехнулся Швайко, — кажется надежным местом только городскому человеку. А я, помню, обратил внимание, что отец унес бумаги Орлова вместе с планшетом.

— Пустой планшет Михаил Иванович мог бросить в лесу.

— Отец не стал бы его выбрасывать возле самого дома. И потом, в темноте он рисковал обронить какой-нибудь важный документ. Думаю, он спрятал бумаги вместе с планшетом. Вот почему я полагаю, что тайник у него был большой, наверное, даже с закрывающейся крышкой.

— И все же что это могло быть?

— Скорей всего, какая-нибудь дубовая кадушка для соления капусты, молочный бидон с защелкивающейся крышкой (в колхозах в таких возят молоко). Небольшой сейф, хорошо замаскированный. Не смейтесь. В сорок первом году в лесу можно было отыскать и пушку, и грузовик, и самолет.

Сбитый наш двухместный бомбардировщик мы нашли однажды с Володей. Пилот погиб. Штурман был ранен. Мы помогли ему добраться до села, где жил фельдшер. Когда мы рассказали про этот случай Аркадию Петровичу, он все порывался пойти в ту деревню узнать, что стало с летчиком. Но тоже не успел.

— Володя знал, где тайник?..

— Вам бы приехать пораньше да спросить у него самого... Володя был при отце разведчиком. Получал от него важные задания. И знал, конечно, больше нашего.

Про тайник он мог узнать нечаянно. Или, наоборот, из упрямства: «Ах, от меня скрывают — так я нарочно узнаю».

Вообще, пока не пришлось, погрузив в спешке на телегу самое необходимое, бежать ночью в Михайловку, Володе многое казалось игрой...

— Но вы же с Володей были еще и близкими друзьями. И если он сделал — чаянно или нечаянно — такое важное открытие, как же он не поделился с вами?

— Понимал, что я не похвалю. Сегодня, конечно, мы бы на Володю не сердились за его тогдашнее мальчишество. А могло быть и так, что он порывался сказать, а я не дослушал.

Однажды, например, он сказал:

«Когда Аркадий Петрович напечатает свои записки, то многим полицаям будет жарко...»

Я пропустил тогда эту фразу мимо ушей. А сейчас думаю: «Откуда он знал? Из беседы с Гайдаром? Аркадий Петрович читал ему свои тетрадки? Или он сам читал тетрадки, которые оставил Гайдар?»

Слушая Василия Михайловича, я с каждой минутой все сильней ощущал, что рушится моя последняя надежда. И уже в порыве отчаяния спросил:

— Хорошо. Предположим, что завтра я покупаю новую лопату, буханку хлеба, две банки консервов и еду под Лепляву, на кордон номер 54. С чего я должен начать?

— С чего хотите. Только без меня вам там делать нечего.

— Но если вы знаете, где нужно искать, почему ж вы до сих пор не добрались до тайника?

Василий Михайлович снова встал. Под его ногами скрипнула свежепокрашенная половица. А на стене появилась громадных размеров скорбная тень.

— Если бы я знал, — медленно произнес он, — я бы давно поехал и выкопал. Мне эти бумаги не нужны. Я бы это сделал только ради памяти отца, который принял великую муку, но не выдал тайн, которые ему доверили.

С той поры прошло двадцать лет с лишним. У меня самого подрос Леонид, который недавно заявил, что непременно станет офицером. А я и теперь по ночам просыпаюсь от голоса отца:

«Вася, Володя, мальчики мои, спасите, придите на помощь!»

Я не искал тайник, потому что не было никакой приметы, никакой зацепки. Разве можно перекопать целый лес? А сейчас я думаю... Не хотите выйти на воздух? Я расскажу вам одну историю.

Мы двинулись по дороге меж огородами и небольшими садами. Я искоса поглядывал на Василия Михайловича, а он не спешил начинать.

— Военные, которые у нас гостили, — негромко заговорил он, — делали нам с Володей подарки. И среди прочего имущества — значков, цепочек, ремней, кошельков, перочинных ножей — получили мы с Володей еще и три пистолета.

Новый бельгийский браунинг забрал отец. В гражданскую он хорошо стрелял. И вроде похожий браунинг был у него во время службы в продотряде. И по штуке досталось нам с Володей.

Свои пистолеты мы, конечно, опробовали: ушли подальше от дома, поставили на песок две пустые бутылки, выпустили в них по обойме. Сейчас уже не помню, попали мы в наши мишени или нет, но только больше нам пистолеты ни на что не пригодились.

И когда отец предупредил, что за ним следят и в любой час могут нагрянуть с обыском, мы с братом перебрали все наше богатство. Ножички, портмоне, автоматические ручки отложили в одну сторону, а пистолеты, значки, несколько горстей патронов — в другую. Но браунинги и боеприпасы к ним нужно было во что-то положить. А заодно мы решили спрятать и наши комсомольские билеты.

«Я знаю во что!» — обрадовался Володя.

Он поднял с пола сморщенный футбольный мяч. Надрезал ножницами камеру, опустил в нее пистолеты, всыпал значки и патроны. Оставалось положить туда же спрятанные в сарае комсомольские билеты. Но билеты, чтобы не настораживать соседей, мы решили взять утром...

Швайко остановился возле развилки, где росла дикая груша. Внимательно, слегка прищуря веки, взглянул на меня.

— Я утомил вас своими разговорами, — произнес он вдруг. — Вам с дороги пора отдохнуть. Отложим все беседы на завтра.

— Нет-нет, доскажите сейчас, — испугался я.

— Тогда я коротко, — согласился Василий Михайлович, который устал много больше моего... — Утром мы с Володей отправились в лес. За пазуху, под пальто, Володя спрятал саперную лопатку. А я нес под мышкой футбольный мячик. Он был тяжеловат и весьма округлился, но постороннему догадаться, что в нем, было, конечно, трудно.

Когда мы отошли от усадьбы, Володя велел мне: «Обожди», а сам исчез, проверяя, не следит ли кто за нами. Возвратился он через четверть часа. Увидел неподалеку большой трухлявый пень. Отсчитал от него сколько-то шагов. И повернул. Снова отсчитал — и опять повернул. И когда остановился возле трехствольной березы, сказал:

«Прятать будем здесь».

Володя выкопал довольно глубокую яму. Взял из моих рук мяч. Но прежде чем опустить его в землю, вынул из кармана своего пиджака комсомольский билет и велел:

«Давай твой».

Я протянул. Он стал засовывать обе книжечки в камеру. Из его билета выпала полоска бумаги. Это была, наверное, четвертушка тетрадного листа в клеточку, сложенная вдвое.

Володя быстро поднял записочку и положил ее обратно в комсомольский. Мне стало любопытно, я спросил:

«Чего ты там написал?»

Он смутился: «Ничего», зашнуровал покрышку, и мы быстро закопали мяч.