Борис Камов - Сумка Гайдара

Гайдар отбросил одеяло, спустил ноги, ощупью нашел портянки, засунутые в сапоги, не глядя, намотал их и через несколько секунд был уже обут. Так же машинально, ощупью, проверил, на месте ли сумка, хотя всю ночь спал, подложив ее под голову. Подушка получалась жесткой. И днем от нее ныла шея. Но класть сумку на ночь в другое место он не желал.

Быстро и привычно дотронувшись рукой до холодного ствола ручного пулемета, прислоненного к стенке возле изголовья, Аркадий Петрович надел через плечо сумку, снял со стены вафельное полотенце, и, стараясь не разбудить товарищей, поднялся по дощатым ступеням, и вышел.

Землянка стояла в лесу, который в этот ранний час казался глухим и дремучим. На востоке, где Леплява, небо начинало быстро светлеть, а здесь, возле болота («Кто же ставит лагерь возле болота?» — каждое утро думал Гайдар), царил полумрак и все выглядело сказочным и нереальным, потому что и деревья, и кусты, и пни, и землянки тонули в тумане, который смягчал и скрадывал детали и очертания.

Аркадий Петрович несколько раз глубоко вздохнул. Пахло застоявшейся водою, сосновой корой и гнилым сеном. На память пришли рассветы в Солотче на Мещере, куда он почти каждое лето ездил отдыхать и работать с Паустовским и Фраерманом. Однако предаваться воспоминаниям было некогда. Утренним временем, когда лагерь еще спит, Гайдар особенно дорожил.

Возле рукомойника он повесил на толстую ветку сумку и ремень с револьвером, сделал, по обыкновению, несколько медленных наклонов, энергично, так, что хрустнули кости, покрутил руками, потом две или три минуты раскачивал молоденькую сосну и закончил зарядку приседанием.

После каждого упражнения он глубоко дышал и теперь чувствовал, что горячая кровь разлилась по телу, смывая усталость, с которой он проснулся.

Гайдар поднял крышку рукомойника, наполнил из ведерка до краев бачок, разделся до пояса и начал быстро плескать на себя студеною водою, торопливо растирая ее ладонью по телу. От кожи пошел пар. Аркадий Петрович докрасна вытерся сухим полотенцем, надел гимнастерку, щелкнул пряжкой пояса, перекинул через голову лямку сумки и напился, как для простоты было принято в отряде, прямо из ведра.

Сразу до тошноты захотелось есть. Аркадий Петрович вспомнил, что вчера не ужинал и в землянке у него нет даже сухаря.

Иметь личные продуктовые запасы партизанам было запрещено. Относилось это в первую очередь, конечно, к местным, которые могли наведываться домой, но Аркадий Петрович подчинился правилу, хотя ему это было труднее всех.

Кормили в отряде дважды в сутки. А Гайдар, когда увлекался работой, забывал поесть. Если же его звали ужинать, он, случалось, не отвечал или просил оставить его в покое. Его оставляли. И он вообще нередко ел раз в сутки.

А писать поутру на голодный желудок было тяжело. Голова вскоре начинала кружиться. Мысли делались размытыми, из глубин памяти ленивей всплывали слова. И тут его выручали подушечки.

Когда группа Орлова перебралась из шалашей в пустующий дом возле партизанского лагеря, командир отряда Горелов прислал гостям в подарок большой картонный ящик слипшейся карамели.

Подушечки разделили на равные доли. Поскольку еды не хватало, Орлов и другие товарищи, безостановочно согреваясь чаем, довольно быстро расправились со своими пайками. А Гайдар завернул полученные конфеты в чистую тряпочку и разворачивал ее, только если ощущал, что от голода становится трудно писать.

И в это утро, подумав после умывания о конфетах, Гайдар сказал себе: «Рано. Нужно подождать».

И хотя сумка была на нем и ничего не стоило сунуть руку и взять карамельку, Аркадий Петрович не позволил себе положить в рот ни одной сладкой крошки.

Гайдар спустился на минуту в землянку, повесил на гвоздик полотенце, надел шинель, прихватил за воронкообразный ствол пулемет и снова поднялся наверх. Пройдя немного по тропинке, он свернул направо. И, миновав полянку с плитой (это была отрядная кухня-столовая), направился к темнеющему на отшибе огромному пню. Пень был его кабинетом.

Здесь лучше думалось и писалось, чем в землянке с ее несвежим воздухом и запахом давнишней плесени. Потом, возле пня можно было разжечь костер, но разводил он огонь крайне редко.

Чтобы разжечь горку сушняка, нужно было вынуть из кармана молочно-белый кремень, обломок рашпиля, который служил для высекания искр — кресало, — и обрывок бельевой веревки с разлохматившимся и зачерненным концом — трут.

Прижав обрывок веревки большим пальцем к кремню, нужно было чиркать кресалом по камню, пока от искры не затлеет трут. После этого дымящуюся веревку следовало поднести к сухой бересте и что есть силы дуть, пока березовая кора не вспыхнет.

Но все это требовало времени. И хотя Гайдар чувствовал, как в нем, особенно поутру, все тоскует по сухому теплу, потому что и шинель, и гимнастерка отсыревали за ночь тоже, и он бы многое отдал, чтобы, работая, иметь возможность повернуться к огню то одним, то другим боком и протянуть на секунду-другую к пылающим сучьям быстро стынущие на ветру ладони, — Аркадий Петрович считал, что не может позволить себе по утрам такой роскоши.

Из вечернего разговора в командирской землянке Аркадий Петрович знал, что подъем нынче будет в лагере ранний, что запланировано несколько диверсионных операций, а значит, и рабочее утро будет особенно коротким. Следовало торопиться.

Гайдар уселся на пень, поставил ноги на толстый корень, выгнувшийся из земли, передвинул на колени сумку, отстегнул матерчатую крышку, вынул тетрадь, полусточенный карандаш и перочинный ножик и хитро заострил самый кончик грифеля, чтоб буквы получались меньше и тоньше, а грифель при этом не ломался.

Опустив ножик обратно в маленькое отделение, Аркадий Петрович раскрыл тетрадь. Это была предпоследняя из московского запаса. В ней еще оставалось не меньше половины чистых страниц. И каждый раз, принимаясь за работу, Гайдар оказывался перед дилеммой — больше записать, расходуя как можно меньше бумаги.

Но как он ни исхитрялся, тетради все равно кончались. Достать новые было негде. А делать записи на отдельных листках он считал пустым занятием. В сумке листы сминались, рвались, текст на них стирался. И много ценнейшего материала из-за этого уже погибло. Что он станет делать без тетрадей, Аркадий Петрович не знал, старался пока об этом не думать и в шутку уверял себя: «Даст бог день — даст и тетрадки».

Конечно, было бы легче работать и удалось бы подольше растянуть свои писчебумажные запасы, будь у него чернила. И в деревнях, наверное, чернила и школьную непроливайку можно было бы достать.

Но чтоб писать чернилами, требовался стол. Правда, стол, вкопанный в грунт, имелся в землянке. Но работать за ним Аркадий Петрович не мог. От света каганца быстро утомлялись глаза. Даже сквозь толстую подошву стыли ноги, а главное — давил на голову низкий потолок. И Гайдару казалось, что мысли от этого становятся плоскими.