Борис Камов - Партизанской тропой Гайдара

Еще медленнее двигаюсь дальше. Интуитивно поворачиваю направо. За ровно подстриженным кустарником — просторная площадка. Сквозь зелень кустов тускло блестит полированный камень. Еще шаг — и я вижу красновато-коричневый постамент. На нем отливающий вороненой сталью мраморный бюст: обнаженная голова, сильные плечи, обтянутые солдатской гимнастеркой с орденом.

Писали, что Гайдар покоится на самом берегу Днепра. Это не совсем точно. Памятник высится на холме. От подножия его до Днепра добрых три километра.

...Как мне объяснили, если я спущусь вниз и пойду мимо вон тех беленьких домиков к реке, то выйду к парому, который перевезет меня в Лепляву.

Но подумалось: «Не надо спешить. За двадцать с лишним лет многое могло перемениться, и неизвестно, остался ли сейчас в Лепляве кто-нибудь из тех, кто помнит Гайдара. Лучше навести сперва справки тут, в Каневе».

В каневской детской библиотеке имени Гайдара, которая помещалась в ту пору в тесном деревянном домишке, шел ремонт, и в ней никого, кроме рабочих, не было. Но мне повезло, и скоро я уже беседовал с Еленой Петровной Возной. Она показала скромную экспозицию, посвященную писателю, а потом ушла в другую комнату и вынесла сбитую из двух кусков доску. На ней ножом было вырезано:

А. П. ГАЙДАР, писатель и воин, пулеметчик партизанвiйського отряда.

Погиб в октябре 1941 г.

Над словом « октябрь » было поставлено «26».

— С могилы в Лепляве, — объяснила Елена Петровна. — Наши, когда пришли в 1943 году, доску эту для начала и прибили.

— Не знаете, помнит там кто Гайдара?

— К нам приходила недавно жена одного партизана. Рассказывала ребятам про Аркадия Петровича. А под конец даже заплакала. Фамилия ее Степанец...

«Значит, жена Степанца, о которой писал еще Башкиров, — подумал я, — по-прежнему живет в Лепляве. Вот теперь — на другой берег».

— Что скажете? — улыбаясь, спросила женщина в черном платке, половшая клубничные грядки.

— Скажу, что приехал поговорить с вами.

— Тогда пойдемте в хату.

Изба оказалась внутри очень просторной. Из прохладных сеней я попал в большую комнату с высоким потолком и широченными дубовыми лавками вдоль стен. В правом углу — внушительных размеров печь с двухэтажными, уступом, полатями. Возле печи дверь в другую комнату, поменьше. В избе тихо и чисто.

Трудно теперь даже представить, сколько партизан, сколько красноармейцев, выходивших из окружения, перебывало в этой хате. Их никто не считал. Имен никто не спрашивал: если человек попал в беду, что изменится, назови он свое имя?

Лишь немногих, кого привелось видеть часто, и запомнила Афанасия Федоровна Степанец.

Среди них — Гайдар.

— Я прожила нелегкую жизнь, — рассказывает она. — Фашисты расстреляли в Золотоноше моего мужа, расстреляли и брата моего, тоже партизана, Игната Касича. Четверых детей пришлось подымать самой. И хотя с той поры я перевидела, может быть, тысячи людей, Аркадия Петровича я вижу ясно-ясно. Как будто повстречала его только вчера. Он, бывало, сидел на лавке у окна, где теперь сидите вы. Тут он ел, тут он думал. Долго так думал.

...Темнеет. Афанасия Федоровна снимает с небольшой приступочки на печи керосиновую лампу. Осторожно протирает стекло. Комната наполняется желтоватым светом.

— При этой лампе он писал.

Я обвожу глазами комнату, где все так удивительно сохранилось: стоят те же лавки и тот же стол, висит портрет старого Тараса и горит та же лампа, что горела при Гайдаре. Нет только самого Гайдара.

Поздно вечером выходим из хаты. На синем небе блестят звезды. Из-за тучи выглядывает луна, и сразу становится светлей.

Узкий проулок выводит нас к железной дороге. Крутая тропа — на высокий гребень насыпи. И уже по шпалам движемся дальше — туда, где изогнутые дугой рельсы сливаются с лесом, темнеющим слева и справа.

У будки путевого обходчика Афанасия Федоровна останавливается и говорит:

— Здесь погиб Гайдар.

Я от неожиданности вздрагиваю и настороженно осматриваюсь, думая увидеть вечные, непреходящие следы случившейся здесь трагедии.

Но кругом спокойно покачивают ветвями сосны. Шелестят листвой осины. Трава устилает землю, а из болота доносится густое кваканье лягушек.

И если бы рядом со мной не стояла Афанасия Федоровна — живой свидетель событий, — я бы ни за что не поверил, что на этом вот месте не стало Гайдара...

Наутро я пришел сюда опять. И пока не кончилась в аппарате пленка, с давящим горьким чувством снимал и убегающие вдаль рельсы, и будку путевого обходчика, и в особенности те несколько метров плотной, усыпанной галькой земли, где произошло непоправимое.

...А пока мы возвращались, Афанасия Федоровна рассказывала мне о смелых операциях партизан, хитроумных засадах, в которых участвовал Аркадий Петрович.

В хате, чтобы не забыть, я все записал. А на другой день простился с Афанасией Федоровной.

Перед самым моим уходом она достала газету «Юный ленинец» за 27 октября 1961 года. В большой статье Т. Волынского «Последний бой», посвященной Гайдару, говорилось о семье Степанцов, об их помощи партизанам и еще о том, что в Лепляве Аркадия Петровича помнят Акулина Филипповна Ещенко и сын ее Виталий.

— Простите, я вчера разволновалась и забыла вам о них сказать. Они живут сразу за железной дорогой, — объяснила Афанасия Федоровна.

Акулину Филипповну я не застал. Она уехала рано утром на дальнее поле. А Виталий, сказали мне, вот-вот должен прийти. Я прождал его часа три и двинулся к переправе.

Возвращаясь по сыпучему песку к парому, я еще не знал, много или мало увожу новых сведений о Гайдаре. Об этом я просто не думал. А думал о том, что вот узнал от живого свидетеля подробности подвига и гибели Гайдара и побывал в Лепляве, о которой впервые услышал еще мальчишкой.

Я чувствовал себя человеком, который с детства мечтал о путешествии в неведомые дальние страны и наконец попал в одну такую страну.

Она мало походила на ту, я себе ее представлял, была обыденней и суровей. Но в этой суровой обыденности заключалось для меня что-то волнующее и загадочное. И пока я шел до Днепра, мне все казалось: даже придорожный куст и тот хранит, наверное, какую-нибудь тайну.

В Киеве мне предстояло пробыть еще неделю. Лето в тот год выдалось отличное. Каждый день можно было загорать на пляже и купаться в Днепре. Но дня через три мной овладело беспокойство.

Я постоянно ловил себя на мысли, что совершил ошибку, так быстро уехав из Леплявы. Меня не покидало ощущение вины за то, что, прикоснувшись к большой какой-то тайне, я просто походил вокруг нее.