Журнал «Пионер» - Пионер, 1954 № 5 МАЙ

В мастерской царил прозрачный синеватый полумрак. Широкое, в полстены, окно было затянуто шторой. На мольберте стоял незаконченный портрет какой-то дородной женщины, наверно, купчихи. На стенах были развешаны портреты знатных дворян. И тут же портреты простых людей. Особенно заинтересовал Кармалюка карандашный набросок: сгорбленная женщина в очипке и старой запаске жала серпом рожь. Усталая, худая, она напомнила Кармалюку жену, и он тяжело вздохнул.

Тропинин подошёл к пёстрой ширме, которая отгораживала угол в мастерской, и сказал:

- Ну, Иван, выходи и познакомься! У него такая же судьба… Вас обоих, я думаю, одна мать на свет родила - барская неволя.

Послышался кашель, ширма покачнулась, и из-за неё вышел человек в лохмотьях с котомкой через плечо. Лицо его заросло густой бородой, и он очень походил на портрет старого нищего, висевший в мастерской.

- Матрос Иван Дроздов. В декабре был на Сенатской площади. В него стреляли и ранили, - сказал Василий Андреевич. - Он долго скитался по глухим сёлам, прятался от полиции… Кстати, на случай, если придёт непрошенный гость, - продолжал Тропинин, - помните: вы мои натурщики. Я нашёл вас на Хитровом рынке.

Они сели у круглого, на гнутых ножках столика. Волнуясь, Василий Андреевич обратился к Кармалюку:

- Какие это люди!… Много их сослано в Сибирь. И Пушкин обращается к ним с такими словами… Вот, слушайте!

Тропинин встал и, раскрыв толстую тетрадь в чёрной обложке, тихо стал читать строки пушкинского послания «В Сибирь»:

…Оковы тяжкие падут,

Темницы рухнут, и свобода

Вас примет радостно у входа,

И братья меч вам отдадут.

После того, как он закончил читать, в мастерской некоторое время царило напряжённое молчание. Потом матрос сказал:

- Дайте мне эту песню. Я перепишу её на память.

Кармалюк с завистью посмотрел на Дроздова. Свободно разговаривая на русском, украинском, польском и еврейском языках, он был неграмотен. На всех судебных бумагах вместо своей подписи Кармалюк неизменно ставил крестик.

Василий Андреевич снял с мольберта покрывало.

- Смотрите, господа, вот он, Пушкин. Я уже заканчиваю его портрет.

Управитель Комаровецким имением Тадей Заремба был мрачен. Теперь оч редко ночевал в своём кабинете. Каждый вечер Заремба приказывал стелить себе то в столовой, то в бильярдной, а чаще всего в гостиной, окна которой выходили в сад. Даже дворовые не знали, где сегодня ночует управитель. Господский дом надёжно охранялся. Но всё равно управляющий по ночам дрожал от страха. Он ждал страшных и мстительных гостей, зная наверняка, что они придут, придут неожиданно и обязательно ночью.

За две недели таких ожиданий Тадей Заремба заметно похудел. Он проклинал себя за то, что после суда над Кармалюком не уехал вместе со своим паном в Варшаву, а согласился, дурак, остаться здесь и управлять имением среди этих дикарей. Они и так на него волком смотрят, а как услышат о возвращении этого головореза Кармалюка - и вовсе голову поднимут. Что может поделать с ними Тадей Заремба, если до ближайшего имения добрых два десятка вёрст? Он сделал всё, что было в его силах, принял все возможные меры предосторожности, и всё-таки на душе у него было неспокойно. Снова и снова припоминал он всё до мельчайших подробностей: когда и как пришла к нему эта страшная весть?

Сперва он услышал о возвращении Кармалюка в Летичевском костёле, но только отмахнулся да ещё и посмеялся.

Но в тот же день в Комаровцы примчался верховой из Головчинец. Он привёз коротенькую записку от соседнего помещика Ханенко, который приглашал Зарембу Немедленно приехать к нему: дело очень важное для обоих и не терпит отлагательства.

Когда Заремба подъехал к Головчинецкому имению, он был поражён тем, как изменился внешний вид роскошного имения Ханенко, расположенного на высоком холме. Вокруг усадьбы и винокурни выросла каменная стена. Наверху торчали железные прутья с заострёнными концами. На месте прежних, лёгких ворот поднимались массивные железные. Тадея Зарембу поразило и то, что прибывших долго не впускали во двор, хотя стража и узнала своего гайдука, которого Ханенко посылал к Зарембе. Был вечер, и господин Ханенко приказал никого не впускать в имение.

Беседа с Ханенко продолжалась не более получаса, но домой Тадей Заремба ехать уже не решился. Ханенко сообщил ему, что полиция имеет точные сведения о том, что Кармалюк бежал из Сибири, и голытьба уже знает об этом. К Кармалюку уже собирается крепостной дворовый люд.

Так к Тадею Зарембе пришла первая бессонная ночь. Он припомнил, как выслеживал Кармалюка, вспомнил первую встречу с ним в лесу. Потом перед Зарембой возникла картина суда в Каменце, где Кармалюк выдавал себя за беглого солдата Гавриленко. Все факты и события, связанные с Кармалюком, были ещё свежи в памяти Тадея Зарембы, но сам атаман виделся ему неясно, как в тумане. Зарембе казалось, что он не сможет узнать Кармалюка, и это пугало его, оглушало, бросало в дрожь.

Вернувшись от Ханенко, управитель приказал согнать в Комаровецкую усадьбу всех крепостных. И вскоре вокруг господского дома выросла огромная каменная стена ещё крепче, чем у Ханенко, с высокой сторожевой башней над воротами.

Хотя Кармалюк и не появлялся в Комаровцах, молва о нём росла. Говорили, что он бродит где-то за Литыном, неожиданно налетает на имения, в одну ночь чинит расправу над панами в различных Сёлах. Обескураженная полиция сбивалась с ног. Но Кармалюк был неуловим. Облавы по лесам и плавням кончались ничем. Расставленная по хуторам и сёлам стража не могла обнаружить Устима.

Приближалась жатва. Тадей Заремба с трудом нашёл с десяток батраков из оброчных крепостных, отпущенных обедневшими помещиками на заработки. Батраков принимали в имение осторожно. Увидав их возле ворот, старший гайдук сам выходил навстречу. Принимая оброчных на работу, он у каждого отбирал отпускную грамоту и допрашивал, не видали ли Кармалюка по дороге в Комаровцы.

И вот сегодня прибыло еще пятеро оброчных. Они стоят, опустив головы, мнут в руках соломенные брыли, низко кланяются. Гайдук стоит перед ними, похлопывая плетью по голенищу сапога, высокомерный, надутый.

- Чего надо? - равнодушно спрашивает он.

- Наниматься пришли. На срок хотим, - отвечает стоящий впереди.

- А откуда вы будете?

- Издалёка. Из-под Умани, пане…

- Бумаги у всех есть?

Они молча шарят за пазухой и вынимают завёрнутые в чистые тряпицы, старательно сложенные бумажки - отпускные грамоты своих хозяев. Гайдук долго рассматривает бумаги, словно он в самом деле грамотен и может прочесть хоть одно слово в них. Потом плотно прикрывает железные ворота и трижды поворачивает в замке большой ключ.