Журнал «Пионер» - Пионер, 1949 № 10 Октябрь

- Высечь бы всех их! - отозвался Ангерман.

- …Чтобы у меня в школе, совершенно открыто… - директор схватился за голову. Он распахнул двери и вошёл в класс.

Стукнули парты. Мальчики вскочили и вытянулись. Молодой учитель на полуслове оборвал урок.

- Продолжайте ваши объяснения, - с начальственной важностью сказал Мейер.

Чернышевский неторопливо вытирал платком перепачканные мелом руки.

- Я уже кончил.

Озадаченный неожиданным ответом, Мейер с раздражением теребил свои жиденькие бакенбарды.

- В таком случае… э… спросите у них заданное.

- Хорошо-с. Извольте спросить сами любого, но вашему выбору, - с невозмутимым видом ответил Чернышевский.

- Дурасов! Ну-с, что вам задано на сегодня, Дурасов?

Длинноногий подросток, устремив взгляд куда-то в пространство, произнёс отчётливо:

- «Лесной царь», баллада Жуковского. Из Гёте. - И, подражая Николаю Гавриловичу, продекламировал с чувством:

«Кто скачет, кто мчится под хладною мглой?

Ездок запоздалый, с ним сын молодой…»

Но Мейер не дослушал. Не находя слов от душившего его бешенства, он бросился вон из класса.

- Вольнодумство! Вольтерьянство! - бормотал он, тяжело шагая по коридору. - На Камчатку меня упекут за этого Чернышевского!

В классе стояла тишина. Лица мальчиков сияли. Дурасов в полном спокойствии окончил читать «Лесного царя». Как будто ничего не случилось.

А на перемене в учительской произошло бурное объяснение.

- Вы преподаватель словесности, а не история. Прошу запомнить! - говорил Мейер, раздражённо теребя свои бакенбарды. - Ваши рассуждения о французской революции неуместны.

Чернышевский насмешливо следил за тяжеловесной фигурой директора, неуклюже метавшегося по учительской.

- Но ежели ученик просит растолковать ему значение терминов «монтаньяр» и «жирондист», я полагаю, это входит в круг обязанностей преподавателя словесности?

Заложив руки за спину, Мейер остановился перед молодым учителем:

- Ваши ученики слишком любознательны. Да-с. А чрезмерная любознательность ведёт к вредным умствованиям. Ученик же должен быть скромен и послушен. Рассуждать - не его дело.

- Мысль, достойная истинного ревнителя просвещения, - с полной серьёзностью произнёс Чернышевский. - Вам бы трактат написать на эту тему. Честь имею-с… - и Чернышевский вышел из учительской.

На дворе у Варенцовых играли в бабки. Начали малыши. Потом присоединились старшие.

- Поглядим, кто кого! - с вызовом крикнул Вася Варенцов и нацелился.

Знакомый негромкий смех послышался позади. Вася обернулся, да так и застыл с бабкой, зажатой в руке: в полураскрытой калитке стоял Чернышевский. Чувствуя, что краснеет до самой макушки, Вася подбежал к нему:

- Николай Гаврилович, вы не думайте, что мы…

Гимназисты побросали бабки и окружили учителя.

- Мы к экзамену готовились, а малыши к нам пристали. Так пристали! Так пристали! - заговорили они наперебой. - Пришлось с ними поиграть.

Чернышевский смеялся:

- Что же тут дурного? Делу время - потехе час. Я и сам когда-то всех соседских мальчишек обыгрывал. А ну-ка, попробуем!…

И, к изумлению гимназистов, Николай Гаврилович умело расставил брошенные бабки, ловко запустил биту. Малыши стояли, разинув рты. Полчаса спустя Чернышевский обыграл всех своих учеников.

- Ну-с, поразмяли кости, а теперь за книжки. Спрашивать буду строго, - сказал он и попрощался с каждым за руку.

На экзамене вышла неприятность. Директор требовал, чтобы гимназисты отвечали слово в слово по учебнику. А Николай Гаврилович, наоборот, хотел, чтобы его ученики передавали выученное своими словами.

- Повторять без смысла чужие слова можно научить и попугая и даже скворца, - говорил он, - ученик должен понимать, о чём речь.

- Это совсем необязательно! - возражал Мейер и снижал отметки, выставленные учителем.

- В таком случае продолжайте экзамен сами, а я уйду.

Опасаясь скандала, директор вынужден был уступить.

Гимназисты горячо привязались к Чернышевскому. После классов они гурьбой провожали его до самого дома, старались подражать его речи, манерам, причёске.

По воскресеньям гимназисты собирались у Николая Гавриловича. Они подолгу засиживались у него и уходили домой с тревожными и радостными мыслями, с интересной книгой, переходившей из рук в руки. А в городе только и разговору было что о чудаке-учителе, который играет с учениками в бабки и подаёт им руку, точно взрослым.

В семьях чиновников, мелкого служилого дворянства и среднего достатка купцов, дети которых учились в гимназии, зазвучали неслыханные слова о благе простолюдина, о долге образованных людей перед народом.

- Опасный человек! - сокрушались саратовские обыватели. - Опасный человек!

Педагоги, собиравшиеся вечерком в городском саду над Волгой, обсуждали за чаем неслыханное поведение Чернышевского.

- Помилуйте, какая же у него дисциплина может быть на уроках, когда он ведёт себя с мальчишками, как ровня! - возмущался преподаватель математики Колесников. - Без порки дисциплины не бывает. Ученик должен бояться учителя.

- Ну, дисциплина у него на уроках получше, чем у нас с вами, - поддразнивал молодой учитель географии Белов, единственный приятель Чернышевского среди сослуживцев. - У Николая Гавриловича и без розог самые отчаянные шалуны слушают внимательно. Признаться, я и сам учеников за уши дирал, а теперь оставил эту гнусность: Николай Гаврилович пристыдил меня. Он правду говорит - ребёнок любознателен от природы, ведите свои уроки понятным языком, живо, увлекательно, и вас будут слушать. Слова не проронят.

- Уж эта мне любознательность! Вот где у меня сидит! - учитель истории похлопал себя по затылку. - Прежде, бывало, задашь по учебнику «от сих до сих». Потом вызовешь, спросишь. И тебе без хлопот, и ученику спокойнее, коли не лодырь. А ныне, с лёгкой руки вашего Николая Гавриловича, больно умны мальцы стали да любознательны. Растолкуй им: что, да как, да почему?

Даже стороннику порки Ангерману пришлось подтянуться. Бочку, где на виду у всех мокли розги, убрали из коридора и спрятали куда-то подальше и пороть стали реже, с оглядкой.

Покой старых учителей был нарушен, и они от всей души поддерживали директора, который стремился выжить из гимназии ненавистного «прогрессиста».

Однажды после классов Мейер вызвал Чернышевского в себе.

«С чего бы это?» - думал Николай Гаврилович, проходя длинным коридором к кабинету директора. По сухому откашливанию и сто тому, как ожесточённо Мейер скрёб пальцами в правой бакенбарде, он догадался: объяснение предстоит решительное.