Андрей Васильченко - Пули, кровь и блондинки. История нуара

Именно с Коэнов началась традиция вводить в неонуар (как имитацию обычного нуара) комические моменты, а иногда даже смешные сцены, чего отродясь не было в классическом жанре. Классический нуар избегал откровенного морализаторства, фактически не оставляя места для добродетельных американцев, довольных своей жизнью. Мир классического нуара по характеристике одного из исследователей — «тревожное видение, рушащее надежды, но дающее фатальную незащищенность» — в классическом нуаре никто не защищен ни от чего. Вдобавок ко всему классический нуар по-своему демократичен — в нем нет победителей и несомненных фаворитов, законы бытия применимы ко всем, все в равной степени уязвимы. Как видим, мрачный пессимизм классического нуара — не самая подходящая среда для забавных происшествий и веселых диалогов, это было уделом комедий, процветавших в Голливуде все время его существования.

Однако это не означает, что комедийное начало совершенно чуждо нуару. Изображение характера человека, оказавшегося в западне обстоятельств либо же заблудившегося в лабиринте города, может быть как трагичным, так и нелепым, то есть грустно-комичным. Ведь в комедии есть не только веселые клоуны («рыжий Арлекин»), но и грустные («бледный Пьеро»).

Ситуация с «ловушками» может быть как неврастенической, так и меланхолической. Тоска и страх не могут быть бесконечными, бесконечный ужас взывает к ужасному концу, что делает его предсказуемым и по-своему смехотворным. Однако в комедии есть ясное понимание времени. В нуаре время фактически отсутствует, там нет ни перспектив, ни ясности. Отсюда выходит, что существование в абсурдной Вселенной нуара дает массу поводов для мрачноватого юмора. Если взять ленту Улмера «Объезд» (1945), которая относится к классическому малобюджетному нуару, то нелепых совпадений в ней хватило бы на полноценную комедию положений. Судьба преподносит главному герою такое количество неприятных сюрпризов, что вся его жизнь превращается в форменный фарс. В «Бульваре Сансет» сарказм по поводу манипуляций и извращенных привязанностей превращается в иронию, которая достигает своего пика в сцене, когда героиня после убийства спускается к полицейским и журналистам в образе Саломеи.

Кадр из фильма «Объезд» (1945 год)

В нуаре всегда можно было обнаружить следы барочной чувственности, коей в некоторых ситуациях было даже с избытком. В неонуаре агрессивно подчеркнутая безнадега неизбежно приводит к тому, что действие переходит в «черную комедию». Стиль классического нуара сдержанный, почти «застенчивый»; неонуар буквально щеголяет мрачными элементами, а в некоторых случаях именно они, а не история и не рассказ становятся предметом фильма. Мрачная атмосфера превращается в «ловкость рук», что в результате становится забавным развлечением. Недаром некоторые из исследователей указывают на то, что отличительной чертой неонуара является «учтивая безнравственность», а вовсе не «отвращение к человечеству», сквозившее в большей части фильмов классического периода. В нуаре 40-х действовали не клоуны, а монстры, преступники, чье зло нельзя прощать, чьи действия подразумевали, что единственный источник их несчастий крылся в них же самих.

Если говорить о неонуаре на уровне философских терминов, несомненна его связь с нигилизмом. Если довериться исследователям, нигилизм предполагает отказ от стандартов и привычных суждений. Для нигилиста нет никаких оснований распознавать ложь и правду, отличать добро от зла, благородное — от низкого, талантливое — от пошлого. Опять же, Ницше предсказывал, что в ХХ веке самые «высшие ценности» обесценят сами себя, а вопрос «почему это произошло?» потеряет всякий смысл. Многие любят приводить цитату Ницше о смерти Бога, но трактуют ее в корне неверно. Философ говорил не о кончине вневременного существа, а о том, что понятие «Бог», созданное людьми для себя и с множественными целями, становится все менее вероятным и востребованным. Однако Ницше не ограничивает нигилизм сугубо религиозной сферой, по его мнению, он (нигилизм) подрывает основы всего сущего, рушит все стандарты, включая те, что являются фундаментом современной науки, культуры и политики. Вместе с этим уходит в прошлое мораль, меняются нравственные ориентиры.

Для большинства людей нигилизм — это упадок и отчаяние, которые приводят немалую часть человечества в категорию «последних людей»: «Горе! Приближается время, когда человек не родит больше звезды. Горе! Приближается время самого презренного человека, который уже не может презирать самого себя. Смотрите! Я показываю вам последнего человека . „Что такое любовь? Что такое творение? Устремление? Что такое звезда?“ — так вопрошает последний человек и моргает. Земля стала маленькой, и по ней прыгает последний человек, делающий все маленьким. Его род неистребим, как земляная блоха; последний человек живет дольше всех».

Однако нигилизм — весьма неоднозначное явление. С одной стороны, он, несомненно, «нежелательный гость», но с другой это возможность для очищения, сила, прокладывающая путь «растущей силе духа». Активные нигилисты — не просто ниспровергатели отживших свое основ во имя творения новых ценностей. Это философы-художники будущего, презирающие уют и комфорт, стремящиеся к «ревизии ценностей». Именно по этой причине они находятся по ту сторону добра и зла. Они участвуют в эстетическом самосозидании, чем оскорбляют политические и культурные принципы, на которых базируется современное общество. Мораль и демократия не являются для них Абсолютом. Не случайно Ницше выдвигал собственное понимание истинной аристократии: «Всякое возвышение типа „человек“ было до сих пор — и будет всегда — делом аристократического общества, как общества, которое верит в длинную лестницу рангов и в разноценность людей и которому в некотором смысле нужно рабство. Без пафоса дистанции, порождаемого воплощенным различием сословий, постоянной привычкой господствующей касты смотреть испытующе и свысока на подданных, служащих ей орудием, и столь же постоянным упражнением ее в повиновении и повелевании, в порабощении и умении держать подчиненных на почтительном расстоянии, совершенно не мог бы иметь места другой, более таинственный пафос — стремление к увеличению дистанции в самой душе, достижение все более возвышенных, более редких, более отдаленных, более напряженных и широких состояний, словом, не могло бы иметь места именно возвышение типа „человек“, продолжающееся „самопреодоление человека“».