Андрей Васильченко - Пули, кровь и блондинки. История нуара

Сугубо внешняя сторона провокационной сцены усилена за счет качества мрачного юмора. Во-первых, герою Николсона чуть не отрезают нос, как бы намекая, что он сует его не в свое дело («любопытной Варваре на базаре нос оторвали»). Во-вторых, бо́льшую часть фильма он ходит с повязкой на носу, напоминая жертву пластической операции, что может быть намеком на его самовлюбленность. В-третьих, «человек с ножом» (Роман Полански) издевательским тоном задает Гиттесу массу вопросов, на которые они оба знают ответы. В обычной ситуации Гиттес наверняка бы прибег к своему остроумию, однако в сложившейся ситуации его чувство юмора «трусливо» испарилось. Меняется и сама структура шутки-анекдота, которая предполагает наличие трех человек: того, кто шутит («творец шутки»), про кого шутят («объект шутки») и для кого шутят, то есть третий человек, получающий удовольствие от анекдота, поскольку именно для него эта шутка и предназначалась, — кто-то, кто подтверждает эффект остроумия. Изюминка ситуации заключается в том, что Гиттес одновременно является «вторым» и «третьим» лицом в структуре анекдота.

В обычной ситуации шутка предназначалась бы для Клода Мелвихилла, а Джейк стал бы «любопытным пронырой», про которого шутят. Столь неоднозначное распределение «ролей» приводит к тому, что Гиттес, пытаясь хоть как-то исправить ситуацию, внезапно становится нетипично молчаливым.

Шутки в нуаре бывают очень специфическими. Кадр из фильма «Бумеранг» (1947)

Зигмунд Фрейд утверждал, что хорошие шутки отличаются от сновидений и плохого юмора тем, что они являются «самыми социальными из всех функций рассудка». Как уже говорилось выше, в схематическом виде остроумие предполагает наличие трех человек. «Творец остроты» как бы веселит «зрителя» (третье лицо). Однако психоаналитики полагают подобное распределение функций «лицемерным мошенничеством, которое служит двум господам сразу же». «Слуга двух господ» — это и есть шутка, над которой смеется третий человек, хотя это должен делать автор анекдота — он «лицемерно» передает эту функцию пассивному наблюдателю, как бы снимая с себя часть «вины» («умывает руки»). Однако в дурных анекдотах нет троичной структуры, там есть только объект и субъект шутки. С этой точки зрения, Роман Полански в роли «человека с ножом» сыграл с Джейком Гиттесом весьма дурную шутку — дело даже не в том, что персонажу Николсона чуть было не отрезали нос. В итоге не смешно ни частному детективу, ни гангстеру — смех заменяется болью. Эта сцена — неразрешенная шутка, так как она не приводит к спасению главного героя: ни в эмоциональном, ни в физическом смысле. Весьма показательно, что персонаж «человек с ножом» не имеет ни прошлого, ни будущего. Он появляется буквально из ниоткуда, чтобы попытаться увлечь Джейка Гиттеса в «никуда». В одном из своих интервью Роман Полански заявил, что идея сыграть эпизодическую роль принадлежала сценаристу Роберту Тауну. «Мне это показалось потешным, это могло бы рассмешить всю нашу команду. Это была наша внутренняя забава». Это отнюдь не единственная острота, не слишком очевидная для большинства. Например, от зрителей не могло укрыться, что на роль старого богатея Ноя Кросса Полански пригласил Джона Хьюстона, постановщика легендарных нуаров «Мальтийский сокол», «Ки Ларго», «Асфальтовые джунгли». Казалось, что создатель неонуара пытался перебросить мостик к классическим нуарам. Однако у подобного решения была и совершенно неочевидная сторона. Хьюстон недолюбливал Николсона, который крутил роман с его дочерью. Это придавало отношениям героев дополнительной напряженности. По этой причине сцена беседы персонажей на ранчо приобретает новый смысл, в особенности фраза, которую Ной Кросс бросает Джейку Гиттесу: «Так вы спите с моей дочерью?»

Как в нуаре, так и в неонуаре семьи иногда хранят страшные тайны. Кадр из фильма «Лора» (1944)

Если говорить о сцене встречи Кросса и Гиттеса, то в ней есть масса интереснейших моментов. Остроумие и ирония в этой части киноленты используются как защитный механизм, который применяется обоими персонажами. Однако, как и можно предположить, подобная защита — всего лишь временная мера, она не может быть долговечной. Реальность перестает быть смешной, когда наружу выплывает страшная кровосмесительная тайна престарелого миллионера.

На практике же разговор Кросса и Гиттеса — это взаимный допрос, попытка исследовать друг друга, стремление вытащить из собеседника как можно больше сведений. И каждый из персонажей уклоняется от прямого ответа, в буквальном смысле слова прикрываясь шутками. Первым к остроте прибегает Ной Кросс. Он делает это в тот момент, когда Гиттес заявляет, что именно он убедил Эвелин Малрей (дочь Кросса) в том, что ее муж был убит, а не погиб в результате несчастного случая. Кросс выказывает подчеркнутое удивление и тут же переключает внимание детектива на жареную рыбу, которую вопреки традиционным правилам в доме миллионера к столу подали вместе с головой. Детектив явно испытывает отвращение к пище, он едва притрагивается к ней («Надеюсь, курицу у вас к столу подают все-таки без головы»). Отталкивающего вида рыба — это метафора к ужасающе гадкой сути Ноя Кросса. Зрители подсознательно испытывают к нему отвращение, хотя еще и не знают о тайнах семьи Кросс-Малрей.

Обмен колкостями по поводу девиц — типичный для нуара прием.

Кадр из фильма «Гильда» (1946)

Обмен колкостями приводит к ряду непредвиденных последствий. Например, Гиттес начинает подозревать, что дело было вовсе не в воде и даже не в погибшем при странных обстоятельствах Холлисе Малрее как главе департамента водоснабжения Лос-Анджелеса. Детектив еще не понимает что происходит, но для него очевидно, что все нити преступления тянутся к Эвелин Малрей, именно она образует ядро загадки. Когда он показывает фотоснимки, на которых запечатлена ссора якобы давно не встречавшихся Ноя Кросса и Холлиса Малрея, богатей напросто игнорирует эти сведения, чем еще больше укрепляет подозрения Гиттеса. Персонаж Николсона в глубине души подозревает, что запечатленная на фотографиях перебранка спровоцирована обсуждением судьбы Эвелин, что отец и муж никак не могут поделить эту женщину.

Ключ к визуальному толкованию этой сцены кроется в крупных планах, в том числе отталкивающего вида жареной рыбы. Рыба и вода, как символы порочности, связаны со сценами у небольшого пруда с рыбками. Гиттес почти сразу же обнаруживает в нем ключ к разгадке тайны, но слишком поздно извлекает его из воды. Если же говорить о сцене на ранчо, то, вне всякого сомнения, Джейк Гиттес — это неподвижный центр, вокруг которого «танцуют» Ной Кросс и его слуга. Слуга — это не просто третье лицо, оценивающее шутки своего хозяина: его наличие расслабляет детектива, дает ему ложное чувство безопасности. На самом же деле это хитрая уловка: слуга — сообщник Кросса, помогающий богатею запутать Джейка. Не случайно слуга и хозяин «кружатся» вокруг своего гостя, как бы отвлекая его внимание, туманя его разум. Единство слуги и хозяина видно по синхронности движений и мимики, когда появляются мексиканские музыканты.