Игорь Малышев - Театральная сказка

– Но… – начала Ветка.

– Они не убывают, – ответил Мыш раньше, чем она задала вопрос. – Сколько бы я ни жёг дров, сколько бы ни брал круп, соли, макарон, их не становится меньше. Какой-то неведомый ручеёк из бесконечности…

– Кстати, помнишь, Гном всякий раз давал нам новую одежду после того, как наша сгорала или рвалась в Засценье? – продолжал он.

Мыш кивнул в сторону ящика, спрятанного в розовом кусте.

– Она там тоже не заканчивается, сколько ни бери.

– А окна в твоём доме имеются?

– Есть. Оно одно, зато большое, почти во всю стену. И выходит на океан. Точнее, на песчаный пляж, не очень широкий, метров двадцать-тридцать, а дальше океан.

– Почему ты уверен, что это именно океан. Может, море.

– Нет. Он огромный, я чувствую. Дышит целыми днями. Бывает тихим, неподвижным, как лёд или зеркало, бывает, его штормит так, что волны бьются в окно. Иногда мечет на берег лёгкие волны, иногда ревёт так, что дрожит крыша. В лунные ночи на него ложится жёлто-голубая дробящаяся дорожка. В штиль она похожа на литое золото, при волнах – на россыпи искр. Часто я провожу без сна целые ночи и гляжу на неё. По утрам нахожу на песке следы. Иногда кошачьи, может быть, Дионисовых леопардов, иногда птичьи – журавлей, пеликанов или аистов…

– А ты не хотел бы выйти туда, к океану?

– Окно не открывается, – Мыш виновато улыбнулся. – Я пробовал. Задвижка будто вросла в пазы.

– А если разбить? Стулом бахнуть хорошенько и…

– Я пробовал, – улыбнулся чуть смущённо Мыш. – Не бьётся.

Однажды он с радостью сообщил ей:

– Знаешь, я проснулся сегодня ночью, смотрел на океан, звёзды, песок… Слушал плеск волн. И тут на берегу появились два леопарда. Да, те самые. Знаешь, на их шкурах было столько шрамов. На головах, спинах, лапах. Но как же гордо они шли! Как цари или императоры! И ещё…

Мыш сделал паузу, вспоминая детали ночного происшествия.

– За ними бежал котёнок. Черепаховый. Но уже похожий на леопарда.

– Это он! – хлопнула в ладоши Ветка. – Наверняка он! Скотик.

– Я тоже так сразу и подумал.

Новый «Ганц» сидел от них по другую сторону костра, шевелил угли прутиком. Темнота делала его почти невидимым для Мыша и Ветки, и лишь отблески огня в глазах говорили, что он ещё здесь.

Новый мальчик был худ, хорошо сложён, и сам походил на прутик, которым трогал раскалённое нутро костра. Он больше молчал, но слушал охотно, жадно. По всему было видно, что он стремительно влюбляется в театр, в Засценье, в эту странную и сумасшедшую жизнь и, наверное, в Ветку…

– Скажи, у тебя есть книги? – спросила девочка.

– Есть! Много. Одна стена моей комнаты сплошь закрыта книжными полками. Как в часовой. Очень много, на всю вечность хватит.

– Ты собрался пробыть там вечность? – удивилась Ветка, не задававшаяся до сих пор вопросом, сколько Мышу придётся провести времени в этой комнате.

– Я думаю, да, – засмеялся Мыш. – Но дело не в этом. Самое интересное, что какую бы книгу я ни захотел найти там, рано или поздно я обязательно её нахожу.

– Да ладно! – недоверчиво сказала Ветка. – Не может быть! Вообще любую?

– Любую.

– Тоже какой-то ручеёк из бесконечности?

– Типа того.

– Хорошо, давай проверим. В следующий раз расскажи мне, как выглядит… – она задумалась, – …обложка пятитомника Сервантеса тысяча девятьсот шестьдесят первого года издания?

– Почему именно его?

– Потому что я хорошо помню эти книги и ты не сможешь меня надуть.

– Ладно, – согласился Мыш. – Только на это может уйти какое-то время.

Через несколько спектаклей Мыш в подробностях описал ей, как выглядит пятитомник.

– Поверь, я действительно могу найти там любую книгу из когда-либо написанных.

– А ненаписанные? Их можешь найти?

– Не знаю, но я иногда натыкаюсь на тексты, которые выглядят так, словно бы написаны людьми из будущего. Хотя, возможно, их просто писали какие-нибудь шизофреники. И вообще, всё это чем-то похоже на ту библиотеку в Засценье, которую мы сожгли.

Новый мальчик слушал их разговор, широко открыв глаза и не пропуская ни слова.

– А если я попрошу тебя отыскать книгу, считающуюся утраченной, скажем, сожжённый том «Мёртвых душ» или пьесу Эсхила «Взвешивание душ»? Найдёшь?

– Думаю, да.

– Ловлю на слове.

Как-то раз Ветка призналась:

– Помнишь «каплю»? Ну, тот фиал, в котором держат смерть? Так вот, твоя «капля», красная, треснула и разбилась.

– А твоя?

– Моя цела.

– Ну и прекрасно. Значит, будешь жить долго и счастливо, – успокоил её Мыш. – А мне уже всё равно. Разбилась и разбилась. Только не порежься об осколки.

– Это ещё не все плохие новости. Я достала деревянную птичку, которую подарил ныряльщик…

– Ту, что влетает в грудь?

– Да, её.

– И что?

– Она больше не летает. Не знаю почему. Может, потому, что я запускала её одна, без тебя. В общем, я отдала её Альберту вместе с осколками «капли», чтобы не мозолили глаза. Он отнёс их в одну из закрытых комнат. Помнишь, в лабиринтах театра есть множество каморок, заваленных бог знает чем?

– Конечно.

– Альберт сказал, что все эти предметы принесены актёрами из Засценья.

– Да ладно!.. – изумился мальчик.

– И ещё он рассказал кое-что про революционный зал.

– Из которого мы стащили пистолеты?

– Да. Так вот этот зал тоже целиком принесён из Засценья.

– Как это вообще возможно? – ошарашенно посмотрел на неё Мыш.

– Да Альберт и сам толком не понимает. Но говорит, что всё то время целиком пришло из Засценья. Революция, Серебряный век, коммунизм, утопии, всё… Это была попытка приживить Засценье в нашем мире. И в какой-то мере она даже удалась. Но только до тех пор, пока кто-то был готов питать его своей кровью.

– Там и чужой крови достаточно пролилось.

– Дело не в этом. Альберт сказал, что пока были те, кто готов именно своей кровью поддерживать существование Засценья в нашем мире, оно существовало. А когда добровольцы исчезли, исчезло и всё остальное. Он сказал, любой новый мир всегда строится на крови добровольцев. А если её нет, он исчезает…

Они расставались неохотно и каждый раз словно бы навсегда. Долго не могли расцепить руки, смотрели не отрываясь друг на друга. Никогда не прощались и не говорили «до свидания», будто надеясь, что если не попрощаются, то обязательно встретятся снова.

И до поры примета сбывалась.

Они встречались, спектакль за спектаклем, неделя за неделей, год за годом.

Мыш немного ревновал Ветку к новому Ганцу. К тому, что она ходит с ним в Засценье, видит самые невероятные вещи и делает невероятные находки. Ревности своей, впрочем, старался не выказывать, хотя Ветка, конечно же, всё чувствовала.

Новый мальчик рос, в голосе его прорезались басовые нотки, и в какой-то момент его заменили.