Игорь Малышев - Театральная сказка

– Наконец-то, – со вздохом сказала девочка.

Мыш укрыл её своей курткой, сел рядом, стал гладить по плечу и глядеть в огонь.

Гном, лёжа на спине, курил трубку, выпускал колечки дыма, думал о чём-то своём, хмурился.

Костёр угасал. Угли дышали жаром, переливались, вспыхивали последними лоскутами огня, темнели. Всё двигалось, шуршало и потрескивало, словно некий муравейник жил своей жизнью.

Гном выколотил трубочку, спрятал в карман на груди. Взгляд его скользнул по Ветке и задержался. Мыш непроизвольно проследил его направление и замер.

Голова девочки была облеплена десятками мелких, излучавших тихое голубоватое сияние, бабочек.

– Что это? – шёпотом спросил Мыш у Гнома.

– Это боль, – ответил тот. – Так она выглядит, мальчик.

Мыш принялся собирать бабочек с головы Ветки и откидывать их в сторону. Насекомые упорно возвращались обратно.

– Ну, ладно же! – разозлился Мыш и стал кидать мотыльков в огонь.

Он работал очень проворно, но насекомые оказались ещё шустрее. Они как ни в чём не бывало взлетали со вспыхивающих огненными языками углей, возвращались на голову девочки и замирали там, источая тихое голубоватое сияние.

Лицо Ветки в их свете казалось мертвенно-бледным и походило на мраморное.

Гном заметил лихорадочную активность Мыша и негромко посоветовал:

– Не надо. Не поможет.

– А что поможет?

– Подумай.

Мальчик замер, глядя на лицо подруги, в каждой чёрточке которого проступали боль и терпение.

– О чём «подумай»? – почти с отчаянием прошептал он. – Ей больно, а ты загадки загадываешь.

Гном посмотрел на Мыша поверх костра.

– Возьми бабочку и посади себе на ладонь.

Гном закрыл глаза и замолчал.

Мыш взял одно насекомое, посадил себе на руку. Букашка некоторое время сидела неподвижно, а потом быстро юркнула под рукав его рубашки. Мальчик почувствовал, как маленькие и острые, как иголочки, лапки пробежали по плечу, шмыгнули по шее и замерли где-то на затылке. И тут же в голове его будто треснул лёгкий электрический разряд. Короткая боль прошила затылок. Мыш втянул в себя воздух.

Гном открыл один глаз, глянул на мальчика.

Следующую бабочку Мыш посадил сразу на лоб, та шмыгнула в волосы и замерла где-то в районе макушки. В голове щёлкнул новый разряд.

И так, одна за другой, все бабочки-светлячки перекочевали к Мышу. Сияние вокруг головы Ветки исчезло. Она вздохнула с облегчением.

– Фух, наконец-то отпустило.

Села, глядя в затухающий костёр.

– Мышик, это был какой-то кошмар, – покачала головой. – Меня никогда так жёстко не накрывало.

Подняла на него глаза с опустившимися от усталости уголками век, увидела бабочек и сияние вокруг головы мальчика. Мыш глядел на неё, будто сквозь колеблющуюся воду.

– Это что ещё такое? – удивилась она.

– Так выглядит боль, девочка, – не открывая глаз, терпеливо повторил Гном.

– Тебе больно? – подалась к Мышу Ветка.

– Не… Так, ерунда, – Мыш попытался улыбнуться.

– Что это за бабочки? – спросила она и, не дождавшись ответа от Мыша, повернулась к Гному.

– Я же сказал, это боль. Так она выглядит – живая и светится.

– Ему очень больно, Гном?

– Да, примерно как тебе перед этим. Это же твоя боль.

И тут она, безо всякой подсказки, прижалась лбом ко лбу мальчика. Обняла за затылок, сжала руками. Мыш пытался оттолкнуть её, но был настолько слаб, что не смог, и просто положил ладони на плечи Ветке.

Осторожно, одна за другой бабочки потекли обратно к Ветке.

– Если пополам, то не так больно, – сказала она. – Сейчас станет легче, держись, старичок.

И Мышу действительно стало легче. Он вздохнул чуть свободнее:

– Спасибо.

Гном, приоткрыв глаза, смотрел на них. Поднялся, подбросил в костёр дров.

– Мои милые-милые дети… – пробормотал, садясь рядом с ними. – Что ж, возьмите и меня в компанию.

Снял колпак, обнял обоих, прижался к их головам. Голубое сияние потекло на его поредевшую седую шевелюру.

– Да, действительно больно, – сообщил он, выждав некоторое время.

Огонь в костре почти погас, лишь ледяное сияние, исходящее от обнявшихся, прижавшихся друг к другу людей, освещало стволы деревьев, траву, листья. Мало-помалу угасло и оно, и темнота наводнила лес.

Только тогда дети и Гном отпустили друг друга.

Ветка пригладила растрепавшиеся волосы.

Мыш потёр глаза, словно спросонья.

– Что дальше? – озвучил он первую пришедшую в голову мысль.

– Дальше всё как обычно, – ответил Гном. – Вы идёте в Засценье, а я буду жечь костёр, чтобы вы знали, куда возвращаться.

Несколько спектаклей прошли без незваных гостей из Репинского сквера, но через две недели они появились снова. Потом опять пропали и появились вновь. Раз от раза они вели себя всё более развязно и отвратительно.

Садизм не отходил от сцены, устраивал локти на краю и следил маленькими красными глазками за перемещениями актёров. Иногда его руки, будто бы действуя отдельно от туловища, вытягивались вперёд и старались дотянуться до детей, чёрные нестриженые ногти царапали укрывающую сцену мягкую войлочную ткань, оставляя на ней глубокие борозды. Из горла «носорога» при этом вырывался хрип, волосатая грудь под распахнутой сутаной вздымалась часто и объёмно. Сжатые губы шевелились, словно два огромных слизня.

Пороки то и дело ссорились. Нищета без стеснения выворачивала карманы посетителей, и при этом Воровство постоянно отшвыривало её от самых «жирных» клиентов. Старуха визжала резаной свиньёй, лезла в драку, но Воровство ловкими ударами локтей отбивало её атаки. Нищета приходила в неистовство, бросалась с голодными воплями на зрителей попроще, потрошила их карманы и бумажники, трогала сухими пальцами цепочки и серьги женщин, наклонялась, нюхала их крючковатым носом, облизывала особо понравившиеся.

Осёл-глупость, не переставая, бил в колотушку, ржал в уши соседям и, тряся в воздухе языком, неожиданно длинным и гибким, брызгал слюной.

Безумие в зале нарастало от спектакля к спектаклю. Зрители подспудно чувствовали беспокойство, ёрзали, оглядывались, рыскали глазами, но не видели и не слышали демонов.

А те глумились всё больше.

Пьянство теперь тошнило на каждом спектакле. Его звериные нутряные выкрики сбивали не только неопытных Мыша и Ветку, но даже и матёрого Гнома.

Беспамятство – позорный столб засыпало и с ужасным грохотом падало в проход, оставляя на полу глубокие вмятины. Зрители, сами не зная отчего, вздрагивали, актёры на сцене теряли ритм. Беспамятство тяжело поднималось, чтобы через пять минут упасть снова.

Однажды оно упало на проходившую мимо Проституцию, да так ловко, что Мыш был уверен: одна тварь убила другую. Ничуть не бывало. Проституция выбралась из-под рухнувшей на неё махины, выругалась, отряхнулась, облизнулась и двинулась к ближайшему заинтересовавшему её мужчине.