Ксения Хан - Глаза колдуна

– Так вы скажете мне, в чем дело? – фыркает она наконец. – Какого черта вы сюда примчались?

– Не выражайся в моем доме! – рявкает в дверях Оливия. Клеменс, закатив глаза, даже не оборачивается, замирает в кресле и ждет, когда злость на мать в ней стихнет или хотя бы позволит говорить, не повышая голоса. Она поднимает взгляд к Теодору, чтобы представить женщину, и видит, как тот бледнеет прямо у нее на глазах.

– Несса?.. – неверяще выдыхает он и медленно встает с дивана.

Клеменс замечает странное имя, но тут же выбрасывает из головы – оно проскальзывает между ее мыслей, как вода, и утекает вглубь сознания. Позже это произнесенное на одном выдохе «Несса» всколыхнется и повлечет за собою цепочку навязанных чужих эмоций. Теперь же Клеменс думает лишь о стоящей за своей спиной матери и на реакцию Теодора даже не смотрит.

– Вы знакомы? – цедит девушка сквозь зубы, стиснутые против воли. – Прошу внимания, господа.

Она вскакивает с кресла, разворачивается лицом к матери и нараспев декламирует:

– Оливия Карлайл, генеральный директор агентства недвижимости «Фурнье», и она же держатель строительного треста контрольного пакета акций «Фурнье». К вашим услугам.

Без макияжа, со следами потекшей туши в уголках глаз, мокрыми волосами, стянутыми в небрежный узел на затылке, Оливия могла бы сойти за хрупкую женщину с картин прерафаэлитов, если бы не колкие серые глаза. Сейчас она сверлит взглядом напряженную каждой клеточкой Клеменс.

– Прекрати гримасничать, – шипит Оливия.

– Что? – парирует девушка. – Разве не так ты представляешься всем новым знакомым? Теодор. Шон. Знакомьтесь. Моя матушка .

Клеменс оборачивается, чтобы кивнуть своим нежданным гостям, и только теперь понимает, что написанное на лице Атласа удивление переросло в шок. Лицо осунулось в один миг, побледнело, будто вся кровь отлила от головы к пяткам, распахнутые глаза выражают неверие, граничащее со страхом, – если такое вообще возможно. Вряд ли двухсотлетнего человека удивило наличие у Клеменс матери до такой степени, что он не может и рта раскрыть.

Застывшую тишину прерывает возглас Шона.

– Приятно познакомиться, миссис Карлайл! – бодро здоровается он, вставая с дивана и протягивая женщине руку. Та фыркает.

– Вообще-то мисс, – поправляет она. – Клеменс, будь добра, объяснись. Кто вы?

Вопрос адресован Теодору. Он молчит. Не двигается, не моргает. Клеменс хмурится, видя это, и переводит вопросительный взгляд на Шона. Тот пожимает плечами.

– Неужели тебе не доложили, как выглядит мой новый кумир? – ядовито бросает девушка себе за спину и слышит, как Оливия возмущенно охает. – Это мистер Атлас, и сейчас он не в настроении вести с тобой светские беседы…

– Клеменс!

– …как и мой давний друг Шон, о котором ты ничего не знаешь, потому что не интересуешься моими друзьями. Идемте, мы спокойнее побеседуем вне дома.

Шон смотрит на Оливию, ойкает – наверняка женщина покраснела от возмущения и теперь похожа на фурию – и хватает Теодора под руку одновременно с Клеменс. Не сговариваясь, они разворачивают его, застывшего каменным изваянием, к выходу, чтобы протащить к двери и вывести на улицу.

Что нашло на этого бессмертного болвана? Клеменс выяснит это позже, как только они втроем покинут стены ее золотой клетки.

Возглас Оливии вонзается девушке прямо в спину:

– Мы не закончили, юная леди!

Клеменс бросает руку Теодора – все еще немого и безучастного Теодора – и оборачивается, чтобы, набрав в грудь воздуха, высказать матери прямо в лицо:

– Нет, мы закончили. На сегодня и навсегда, мама, мы закончили притворяться, что меня волнуют твои планы, а тебя – мое будущее.

Раскрасневшаяся и оттого еще более злая Оливия кидается к дочери, путаясь в полах длинного халата.

– Если ты выйдешь из этого дома, Клеменс, то…

– То – что ? – выговаривает Клеменс сквозь плотно сжатые зубы. Забывая о своем неприглядном виде, о посторонних, так внезапно ворвавшихся в ее дом, Клеменс чувствует себя Везувием, что слишком долго сдерживал природный гнев и теперь готов выплеснуть лаву на неугодных богам жителей несчастных Помпей. – Выгонишь меня? Отлично. Я уеду к отцу, как и собиралась.

Именно сейчас Теодор вдруг решает вмешаться.

– Клеменс, – тихо зовет он, словно не замечая, что девушка почти плачет от гнева. От звуков его голоса Клеменс дергается, как загнанный в ловушку зверек, но не успевает ответить: в дверь, до которой им осталась пара шагов, кто-то звонит.

За полупрозрачной рябью стекла проглядывает высокая тень.

– Почта! – раздается с улицы сиплый голос, разрезая всеобщее напряжение. Почти рыча от ярости, – «Подвинься, Теодор, ты не пушинка!» – Клеменс, не глядя, распахивает дверь перед посыльным, выхватывает из его худых бледных рук стопку писем вперемешку с газетами и журналом о новостройках Лиона, и захлопывает ее обратно.

Странный изгиб губ посыльного отпечатывается у Клеменс перед внутренним взором и пропадает в красном мареве эмоционального возбуждения.

– Мы уходим, – чеканит она, чувствуя, как дрожит голос. – Все трое, сейчас же.

Оливия поджимает губы, намеревается что-то возразить – это видно по ее стану, по тому, как резко она дышит, – но выслушивать наставления матери Клеменс больше не собирается.

– Тебе лучше переодеться, – говорит ей Теодор странно-вкрадчивым голосом. Если бы Клеменс не была так зла, то заметила бы, что смотрит мужчина вовсе не на нее. Но Клеменс не видит этого.

– Хорошо, – выдыхает она и сует письма и газеты в руки растерянному Шону. – Ждите здесь. С ней можете не разговаривать, она вас обоих ни в грош не ставит.

Уже поднимаясь по лестнице на второй этаж, перескакивая через две ступеньки, Клеменс шестым чувством, которое нельзя ни объяснить, ни осмыслить, понимает: промедление может стоить ей всего побега из дома.

И интуиция ее не подводит: вернувшись в гостиную в чистой одежде, она видит, что бледным теперь кажется не только Теодор. Почти желтый от необъяснимого страха, Шон протягивает Клеменс стопку писем. Девушка хмурится, принимает их из его дрожащих рук.

– Тебе нельзя никуда идти, – выдыхает он.

Поверх писем, глянцевого журнала и двух еженедельных газет Клеменс видит тонкую полоску пергамента с уже знакомыми петлями чернильных букв.

«Добро пожаловать домой, Клеменс».

– Я не понимаю.

Клеменс мерит шагами гостиную, стискивая переносицу пальцами. Голова гудит от злости на мать, ушедшую на очередное собрание акционеров, на Шона и Теодора, вдруг ее поддержавших, теперь хочется выть в голос. Два виновника ее нынешнего заточения сидят на диване напротив как ни в чем не бывало, и оба твердят, будто помешанные, одно и то же.