Ксения Хан - Глаза колдуна

– Следи за языком, – сердится Серлас. – Не все, что в пьяном угаре говорится мужланами вроде меня, стоит запоминать таким юным леди, как ты.

– А ты еще и пьян?

Клементина показывает ему язык, прежде чем удрать в кухню, из которой тут же слышится плеск воды и новые слова новой песни. Серлас устало падает на стул у длинного стола с остатками былого пиршества: видимо, совсем недавно Клементина делала пирог с птицей и снова натаскала в дом крапиву и зверобой – вместе с крошками засохшего теста на столе остались веточки, листики и моток нити, которой девчонка обыкновенно перевязывает свои травы.

Проклятая ведьмина дочь. Она слушает сказки, которыми ее потчует во снах Несса, и наутро рассказывает Серласу обо всем, что узнала. С завидной регулярностью, с чутким вниманием, не упуская ни одной детали. Как перевязать метелки укропа, чтобы он не причинил вреда, в какой день собирать в веники ветки ясеня, как мести сор из дому так, чтобы прогнать хворь.

Чертовая ведьмина дочь видит то, что недоступно глазам Серласа, вот уже седьмой год.

– Вода готова! – объявляет Клементина звонким голосом и появляется перед ним с самым воинственным видом. – Иди-ка мойся! Воняешь.

– Я выпорю тебя, как козу, – бросает Серлас, но она, смеясь, убегает обратно в кухню. Он вздыхает, встает со стула, разминая уставшие мышцы тела.

У него нет сил бороться с языкастой девицей, а та слишком радуется его скорому возвращению, чтобы действительно бояться расправы.

Пока Клементина хлопочет над ужином, распевая мелодичные песни – в них угадываются мотивы Нессы, в них слышится сама Несса, – Серлас смывает с себя пот и грязь и борется со сном. Он с большим удовольствием упал бы лицом в постель и уснул на целых три дня, но не может себе этого позволить. Да и спокойного сна под крышей этого дома ему не видать.

Ночью неугомонная девчонка снова будет кричать во сне, плакать во сне, шептаться с тенями, говорить о несуществующих вещах и звать Серласа. А он будет слушать все это из-за стены и не смыкать глаз, потому что не сможет уснуть до тех пор, пока та не успокоится. Он не спрашивает, как Клементина справляется со своими кошмарами без него в дни прилива, а она мужественно терпит каждое его плавание в море и ждет на берегу с остальными – женами и детьми рыбаков.

Она уже достаточно взрослая, чтобы самостоятельно управляться и с немногочисленным выводком куриц, и с годовалой козой, что только-только стала давать молоко. Днем Клементина ходит в сельскую школу, с трудом обучается грамоте вместе с местными детьми своего возраста, а под вечер, возвращаясь домой, готовит ужин, убирается в комнатах, следит за хлевом и не жалуется на свою долю. Клементина не любит посещать школу: там с ней никто не общается, потому что она странная – дочь рыбака без матери с другого берега пролива, девчонка, которая не носит башмаки.

– Серлас! – кричит она. – Ужин стынет!

Он переодевается в домашнее и идет к столу, который чересчур бодрая Клементина накрыла, будто к празднику.

– Что школа? – спрашивает Серлас, когда они расправляются с супом и нехитрым рагу из птицы и овощей. Клементина смело приправила его какой-то специей, купленной на прошлой неделе у заезжего торговца восточной внешности, но теперь есть это практически невозможно. Кривясь и кашляя, они оба отставляют миски в сторону.

– Как всегда. – Клементина пожимает плечами и прячет взгляд. Значит, лучше не стало.

Серлас знает, когда она пытается ему врать, чтобы уберечь себя от наказаний, а когда – ради его собственного спокойствия. Все разговоры о школе ведутся именно в такой манере: Клементина опускает голову, на него не смотрит и бубнит себе под нос о том, что ей все нравится и не о чем волноваться. Она говорит так уже второй год, хотя Серласу известно, что дети не особо любят одинокую девочку и не хотят иметь с ней никаких дел. Клементине там не нравится, совсем.

– Лучше бы ты мне правду говорила, – в который раз корит ее Серлас.

– Кому от этого станет легче? – спрашивает она тоном бесконечно мудрой женщины, а не ребенка, и Серлас вынужден согласиться.

С каждым днем Клементина все больше походит на мать, с каждым днем смотреть на нее и не видеть Нессу становится все труднее.

Если женщина, что снится Клементине, не плод больной фантазии ребенка без матери, не выдумки маленькой девочки, если она, Несса, правдива… Сер-лас в который раз задается вопросом: «Почему она не может прийти к нему?» Почему не подарит ему хотя бы тень улыбки, не пошлет весточки, не прошепчет ему ни слова? Почему он вновь и вновь вынужден слушать, как Клементина звонко щебечет по утрам: «Мама говорит, ты не должен скучать по ней. Но ведь ты не скучаешь?»

По утрам он готов вырвать себе сердце из-за подобных вопросов. У Клементины его, видно, вовсе нет.

– О чем задумался? – спрашивает она перед сном. Серлас сидит на своей постели – деревянные доски пола холодят гудящие от усталости пятки, ветер проникает сквозь неплотно закрытые ставни окон. Клементина стоит перед Серласом в длинной ночной рубахе. Ее распущенные до талии волосы в лунном свете кажутся желто-зелеными, веснушки на носу проявляются четче. На тонкой шее болтается шнурок с серебряным кольцом – две руки, держащие сердце.

– О том, что всем маленьким девочкам нужно идти в свою спальню и спать, – ворчит Серлас, забираясь на постель. Клементина клонит голову, как птенец.

– Можно поспать с тобой?

Мысленно Серлас посылает к праотцам и племенам Дану весь ведьминский род.

– Мы уже говорили об этом, Клеменс, ты…

– Мне страшно одной, – шепчет она. Черт бы побрал ее вкрадчивый шепот, да вместе с ее матерью, что не щадит нервы собственного ребенка… Если та вообще реальна. Серласу все чаще кажется, что он воспитывает сумасшедшую и что никаких снов с Нессой нет и в помине.

– Ложись, – вздыхает он.

Клементина с заметной радостью забирается к нему под теплое одеяло, утыкается носом в плечо. От ее волос пахнет крапивным отваром. Теперь в нем почти нет смысла: настоящий цвет кос Клементины просачивается, как отрава, с каждым днем набирает силу. Придет день, и крапива не спасет девочку от любопытных взглядов.

«Рыжая, – будут шептаться на каждом углу Джерси. – Ведьма, ведьмина дочь».

Придет день, и Серлас с Клементиной сбегут с этого острова, что пригрел их на долгие десять лет.

– Тебе бы почаще улыбаться, – сонно шепчет она. – Вечно угрюмый, как скорбный монах. Только что ругаешься похлеще любого забулдыги в пабах.

– Следи за языком, – ворчит Серлас, переворачиваясь на другой бок, чтобы не видеть спящего ребенка у себя под боком. – Улыбаться я буду, когда ты взрослее станешь и оставишь меня в покое.