Ксения Хан - Глаза колдуна

Клементина фыркает, так что ее теплое дыхание щекочет Серласу шею.

– Я тебя не оставлю, – говорит она. – Можешь хоть к фоморовым тварям меня посылать.

Если бы только она ведала, какой силой обладают ее слова…

Серлас старается не оставлять Клементину надолго и уходит в море, только когда денег едва хватает на пару дней неголодного существования. Обычно это случается раз в месяц, не чаще, но во время приливов он уходит в плавание с другими рыбаками и возвращается не раньше, чем через неделю.

За это время Клементина проживает долгую жизнь, плохо спит, мало ест, почти ни с кем не общается. Ее считают отшельницей, нелюдимой застенчивой дочкой нелюдимого застенчивого рыбака из-за моря. Серлас не знает, как уживается Клементина наедине со своими кошмарами, но люди в Джерси поговаривают о ее скрытности все чаще и чаще.

– Нелюдимая, грубиянка, вся в отца, – говорят о ней за спиной, прячась в домах.

– Угрюмый одиночка, всегда себе на уме, – шепчутся про Серласа, когда он навещает местный паб или приходит на ярмарку за руку с Клементиной.

– Два сапога пара! – восклицают в голос базарные тетки и ахают, прижимая руки к пышным грудям.

Они живут, ни к кому не привязываясь, и девочка перенимает привычки Серласа, его повадки и слова, брошенные сгоряча. Обычно это ругательства на гэльском или французском. Он вспоминает о том, что маленьким леди не пристало запоминать подобные выражения, и клянется выпороть ее по три раза на дню. Та не слушается.

– Надень башмаки, – ворчит Серлас, когда солнце поднимается из-за холма, предвещая ясный воскресный день. Сегодня они идут в город, и Клементина, возбужденно прыгая из угла в угол, тревожит его нервы уже с рассвета.

– Ты пообещал! – радостно восклицает она. – Ты не можешь теперь отказаться!

«О святая Морриган», – мысленно взывает Сер-лас к богине, боясь произносить ее имя вслух.

– Босоногим девкам в приличное общество вход закрыт, – бурчит он и бросает Клементине пару туфель. Неношенными они пролежали полгода, прежде чем Клементина до них доросла, а потом еще столько же оставались нетронутыми, пока девочка отказывалась носить обувь куда-то, помимо школы.

Серлас не помнит, чтобы у Нессы была такая привычка, да и за ним не водится подобных манер, несмотря на весь его странный нрав. Иногда он клянет неизвестного отца Клементины за то, что воспитывать девицу приходится ему, а не тому колдуну, что ее породил.

– Я готова и обута, пошли, – выпаливает Клементина у порога дома, одной ногой уже стоя на улице. Серлас выходит следом за нею, на ходу поправляя ярко-рыжий платок на ее голове, который скрывает пробивающиеся рыжие пряди.

Город встречает их шумом ежегодной осенней ярмарки: в немноголюдном Джерси в эту неделю гуляют все местные жители, приезжие купцы с французских берегов и даже иноземные торговцы, пахнущие восточными специями. Последние носят яркую одежду и выделяются на фоне бледных, но улыбчивых островитян.

– Не убегай далеко, – тихо говорит Серлас воспитаннице, хотя та, кажется, совсем его не слушает. Вертит головой из стороны в сторону, выхватывает взглядом то причудливо украшенную лавку со сладостями, то зовущего посмотреть ярмарочное представление человека с тыквенной головой. Сегодня праздник урожая, самый разгар теплого сентября, и все вокруг пестрит рыжим, желтым и красным. От обилия ярких красок у Серласа кружится голова, и он малодушно помышляет о кружке холодного эля в пабе старика Филлипа.

– Пойдем туда! – ахает Клементина и тянет его за руку сквозь толпу. – Смотри, Серлас, там волшебник!

Он бурчит, с трудом пробирается вместе с девочкой к высокой бочке, на которой стоит карлик в узкой темно-синей шляпе. Его сморщенное лицо разрисовано белой и синей краской, сам он одет в смешные полосатые панталоны и грязную рубаху с разноцветными заплатками. Карлик зазывает любопытных хриплым пропитым голосом, обещая показать желающим магические фокусы почти за бесценок.

Серлас слышит, как крохотный человек, больше похожий на лепрекона из ирландских сказок, просит «малую плату за свои волшебные чары», и фыркает.

– Давай посмотрим, Серлас, ну давай! – просит Клементина. Они стоят позади всех, потому что он не захотел пробираться к самой бочке и дышать там потом и грязью остальных невольных зрителей.

– Платить этому обманщику я не стану, – предупреждает Серлас, а сам думает, что нужно было выпить перед тем, как идти сюда, ведь знал же, чем обернется невинный поход в город в ярмарочный день.

Клементина поджимает губы и закатывает глаза.

– Никто не просит тебя платить, – перекрикивая шумную толпу, объясняет она ему, как ребенку. – Давай посмотрим, что он покажет тому мальчику!

К бочке с карликом пробирается высокий тощий подросток с зажатыми в кулаке монетками. «Украл у первого же зеваки, – думает Серлас, – или стащил из кармана папаши, пока тот смотрел рассветные сны». Если бы в их доме водились деньги, Клементина, возможно, тоже тратила их на подобные глупые розыгрыши, но бедность научила ее хорошим манерам.

Пока Клементина вслушивается в напевные речи волшебного карлика, Серлас оглядывает гуляющих на площади. Здесь и английские купцы, с которыми французы заключили временное перемирие и позволяют плавать к французским землям и торговать с местными жителями, и смуглые индийцы с непонятным Серласу говором, выставляющие на прилавки специи и чай, заморские листья которого так любят английские аристократы, а за ними и весь цивилизованный мир.

Среди местного населения и колоритных приезжих лиц Серлас замечает и нескольких женщин в цыганских нарядах. Они прибыли на остров с большой земли, и только в праздник урожая их не гонят обратно, позволяя бродить по улицам, распевать свои дьявольские песни и завлекать сладостными речами полупьяных мужчин. Как только терпение у народа Джерси закончится, цыганок всем табором спровадят к кораблям, на которых они приплыли, и отправят за море, в Сен-Мало и дальше.

– Здравствуй, господин, – раздается смутно знакомый голос прямо рядом с Серласом. Он задумался, засмотрелся на цветастые цыганские юбки – и не заметил, как подкралась к нему одна из смуглолицых женщин, обвешанная блестящими обручами и ожерельями.

Вздрогнув, он оборачивается и видит гадалку. Смуглая, черноволосая, завернутая в темно-красный бархат, она напоминает кого-то из прошлого, о ком Серлас предпочел бы не вспоминать.

Смутная тревога проникает ему в сердце вместе со взглядом темных глаз, в глубине которых кроется золотистый полумесяц – блик от солнца в черных омутах.

– Хочешь, погадаю, господин, на будущее твое? – спрашивает она, и слова из ее уст льются медом, несмотря на яркий акцент. Женщина растягивает звуки, как патоку, вертит на языке, чтобы задать вопрос на выдохе, так что он вольется в уши любому глупцу и потянет за собой.