Ксения Хан - Глаза колдуна

– Клеменс…

– От вас, неумирающих, честно говоря, у меня уже голова идет кругом.

Клеменс резко выдыхает, отходит в сторону от Шона. Тот хватает ртом воздух, совсем как Теодор буквально пару часов назад. При мысли об Атласе ее начинает трясти сильнее.

– Знаешь что? Это тебя стоит посадить под замок, не меня. Ты почти убил человека, Шон. Ты , а не твой таинственный хозяин, представляешь угрозу.

Парень, что всегда звал себя ее другом, подскакивает к Клеменс и с размаху влепляет ей пощечину. Хватает одного мгновения оглушающей тишины, следующего за ударом, чтобы после ощутить жгучую боль, что разливается по скуле от уха до подбородка. Как хлыстом ударили; жжет, словно кожу опалило огнем. Клеменс отшатывается, вскидывает голову. Возможно, Шон ошарашен точно так же, как и она сама, но ей мерещится болезненная гримаса на лице приятеля.

– Ты… – задыхается девушка. Перед глазами все плывет от слез обиды.

Шон сжимает ладонь в кулак, словно это скроет его преступление, как скрыло дыру от ножевого ранения под ребрами Теодора его собственное тело.

– Клеменс, я…

– Ты ненормальный, – говорит девушка странно-спокойным голосом. Щека все еще горит, челюсть гудит. Клеменс отступает от примерзшего к месту Шона и хватается свободной рукой за косяк двери. – Это вас нужно держать взаперти, обоих. Не меня.

Она кидается к входной двери, забывая об осторожности, о клятом Теодоре, что велел ей оставаться в доме. Никто из них, ни он, ни чертов псих Шон, ни Оливия не будут указывать ей, как жить. Клеменс хватает с полки ключи от дома и смартфон и открывает входную дверь, игнорируя крики Шона за спиной. Душный вечер врывается в дом вместе с шумом улицы.

Будь проклят этот ненормальный со своими сказками. Будь проклят чертов Атлас с его безопасностью. Клеменс решила было, что он беспокоится за нее так сильно, что забыл о разногласиях с Шоном, а на самом деле…

– Клеменс, постой! – кричит Шон, выбегая следом за ней. – Клеменс!

Он замирает точно так же, как и девушка. Медленно опускает руку, чтобы найти ее ладонь. И охает, вздрагивает, выдавливает одно тихое « бежим ». Но бежать некуда.

На тротуаре перед домом Клеменс стоит высокий худой блондин с острыми скулами и плечами, с длинными руками и ногами. Он смотрит на них снизу вверх, словно материализовался из сумрачного вечера, прямо из воздуха.

Он шагает к ним.

Бледная кожа, блеклые волосы, бледно-голубые большие глаза. Он похож на эскиз человека, вписанного в темный вечерний город. Клеменс вдруг ощущает необъяснимый мороз, сковывающий все ее тело, будто воздух вокруг него становится холоднее. Он пугает.

– Бежим , – повторяет Шон, и в его голосе столько отчаяния, что оно передается и девушке.

У его губ расползается странная паутинка из тонких красных сосудов, и когда он вдруг улыбается – пугающе, ужасающе, – та сминается в причудливый узор.

Он смотрит на Клеменс. Он говорит:

– Ну здравствуй, малышка Клементина.

К берегу причаливают уже после заката. Окрашенное в зловещий темно-синий цвет небо нависает над головами, и кажется, что самые высокие из сидящих в лодке вот-вот заденут тучи макушками. Сегодня неспокойно, а потревоженная недавними штормами рыба в такую погоду сама плывет в сети. Потому рыбаки возвращаются с улова уставшие, но довольные собой.

– Славно потрудился, Серлас! – кивает ему Винсент, самый старший из них и самый опытный. Они знакомы уже пятый год, но каждый прилив старик удивляется, как впервые, силе в руках худощавого Серласа, воле в его костлявом теле. Взгляду, которым он одаривает соратников на нелегком рыбацком поприще.

Серлас мотает головой – сам знаю, старик, пойди прочь с хвалебными речами. Загребая дырявыми ботинками песок с пляжа, он плетется домой позже остальных. Хотя его, как и прочих, ждет теплая постель, горячий ужин и семья.

Девчонка с волосами, поцелованными солнцем, что прячет косы под цветастыми платками, как цыганка, и скрывает босые пятки в длинных подолах платьев.

Идти домой становится сложнее с каждым шагом. Серлас был бы не прочь помотаться по сердитым волнам моря еще день или два, выторговать себе место в трюме и спать там, невзирая на вой ветра и шторм. Но корабль, набитый рыбой до отказа, причалил к берегу, рыбаки возвращаются к своим женам и детям, и у него нет причин задерживаться в бухте дольше остальных.

С некоторых пор на суше он чувствует себя гораздо неувереннее, чем в море, и не может не признаться хотя бы самому себе: причина кроется в девице, живущей с ним под одной крышей с самого первого дня своего рождения.

Их дом стоит все там же: у холма напротив отвесных скал, вдали от разрастающегося города Джерси. Местные жители, изнывая без новостей, придумали об их маленькой семье небывалые сплетни и передают их, как заразу, со двора во двор. Даже рыбаки, по одну руку с ним вытягивающие из бурного моря сети, смотрят на одичалого Серласа с любопытством, а некоторые – с опаской. Есть ли ему до них дело? Пока никто из французов не говорит про ведьм, заговоры и проклятия, его они волнуют не более, чем переменчивый ветер над островом.

Еще не переступив порог родного дома – лачуги, которая за десять лет разрослась из мелкой хижины в приличное жилище, – Серлас слышит знакомую песню. Фыркает, втягивает носом воздух, прежде чем зайти. Отворяет дверь.

– Все говорят, что Дьявола нет, что Дьявола нет, что Дьявола нет… – разносится по натопленным комнатам веселое пение вперемешку с плеском воды в тазу. Клементина возится с посудой в кухне, и он видит только ее сгорбленную спину, обтянутую тонкой тканью цветастого платья в пол.

– Кажется, я просил тебя позабыть слова этой похабной песни, – рявкает Серлас с порога. Клементина, ойкнув, выглядывает из-за угла и улыбается.

– Вернулся! – восклицает она. Бросив скучное занятие, мчится к Серласу через всю комнату, резво перебирает босыми пятками по полу и прыгает ему прямо в руки. Он отшатывается к распахнутой настежь двери, хватается руками за стену.

– Фомор бы тебя побрал, девчонка! – шипит Серлас. Она хохочет.

– Я думала, ты раньше тринадцатого дня не вернешься!

Ее радостный смех звенит и уносится в прохладную ночь, что уже опустилась на остров. Серлас вздыхает, с видимым усилием отнимает от себя руки Клементины.

– А я, как видишь, вернулся. И голоден, как свора гончих.

Она с готовностью кивает, закрывает за его спиной дверь и тянет к нему руки. Помогает снять заскорузлый от пота и соленой воды плащ, вешает на крюк потрепанную шляпу с узкими полями.

– Я тебе воду нагрею, – говорит она вперед его указаний. Потом морщится и, скривив лицо, поясняет: – От тебя и несет, как от своры гончих.