Тим Пауэрс - Последняя ставка

Снейхивер покачнулся, и Мавранос, выругавшись в ужасе, бросился вперед. Он не смог понять, был ли взмах рук Снейхивера тщетной попыткой удержать равновесие или продолжением его безумной пляски; Снейхивер исчез за ограждением, и Поге, все так же обнимая рукой его ноги и продолжая стискивать зубами его плоть, скатился с парапета вслед за ним.

Мавранос уткнулся в бетонную стену и перегнулся через нее.

Несколько секунд крепко сцепленные фигуры Снейхивера и Поге летели, крутясь, в тумане над головокружительной глубиной, быстро уменьшаясь в размерах. Потом они прикоснулись к крутому склону, подпрыгнули и оторвались друг от друга, душераздирающим образом разбросав руки и ноги, и дальше их стремительно понесло по откосу, крутя и подбрасывая, пока они не оказались на бетонной крыше электростанции, где они дернулись еще разок и застыли крошечными недвижными силуэтами.

И тут гудящий воздух умолк, как умолкает струна пианино, когда музыкант нажмет педаль, и плотина под ногами Мавраноса вновь стала прочной, как скала, и поток воды через могучие водоводы и гигантские турбины в мгновение ока сделался ровным, а река ниже плотины потекла гладкая, как стекло.

Волнение на озере улеглось, подул ровный ветер, а летучие мыши и рыбы исчезли. На солнце то и дело набегали облачка, и край тени от каждого из них на асфальте был резким, словно вырезанным из серого картона.

И Мавранос отступил от края геометрически правильной дуги парапета, который протянулся ровной, без единой рябинки, кривой от одной горы к другой. Он спустил курок револьвера, засунул оружие за пояс и прикрыл полой рубахи. Потом глубоко вдохнул, потом сглотнул, потом еще раз сглотнул.

Похлопав по карману куртки, он выудил оттуда пластиковый мешочек. За последние несколько минут он умудрился порвать его, но маленькая золотая рыбка еще трепыхалась в остатках воды.

Он быстро пересек шоссе, лавируя между машинами, и подошел к парапету, обращенному к озеру. Там он вытянул руку над близкой водой, вытряхнул рыбку и, опершись на перила, провожал ее глазами, пока она не стала неразличимой.

Усталости как не бывало. Он побежал прямо посередине дороги, по быстро сохнувшему асфальту, высоко вскидывая колени, легко огибая брошенные автомобили в сторону стоянки, где оставил свою машину.

А в Лас-Вегасе, лежащем в двадцати пяти милях к юго-западу, на всех игорных столах каждая пара костей в момент смерти Снейхивера показала «змеиный глаз», и на всех рулетках шарики остановились в ячейке 00, и все автомобили города, у которых в замках зажигания находились ключи, внезапно и одновременно завелись.

Небо над западным берегом озера все еще оставалось темным, почти как ночью, и хотя полнолуние прошло три дня назад, луна, висевшая над головой, была идеально круглой, как тот сточенный белый диск, который Диана и Нарди только что разделили между собой.

Они были одни на этом участке пляжа; Нарди, уже с пустыми руками, замерла в оборонительной позе, а Диана покачивалась на ногах и держалась за горло. Слева, в сотне ярдов от них, дети и родители неуверенно, но, по крайней мере, естественными движениями, выбирались на берег к своим полотенцам и зонтикам. Все были явно озадачены и испуганы, и гадали, пойдет или не пойдет дождь.

По небу, с усиливавшимся ветром, казалось, неслись какие-то мерцающие и вздыхающие призраки, но Диана не ощущала в них никакой угрозы; и на озере поднялись волны, как будто под водой беспокойно заворочались спящие гиганты, но она думала, что ни один из этих гигантов не сделает ей ничего плохого.

Она плюнула на песок.

– Кровь идет. – Ее рот изнутри был порезан, но, судя по всему, половинка диска сломалась на мелкие части, прежде чем проскочила в горло. Диана снова плюнула. – И неслабо.

Нарди гибко выпрямилась и рассмеялась, но тут же закашлялась.

– У меня тоже. Но думаю, от этого мы все же не помрем.

Диана направилась к воде, прихрамывая, морщась и гадая, сколько ребер у нее может быть сломано.

– Давай-ка окунемся.

Крейн позволил себе на мгновение ухватиться за край стола. Небо за окнами просветлело, и желтый свет, который лампы отбрасывали на покрытые панелями стены, теперь казался тошнотворным.

– Голова закружилась, – сказал он Ньюту, закончившему подсчитывать купюры, сваленные в середине стола.

Бармен-«аминокислотник» снова закрыл окна сразу же после того, как по озеру, со стороны Блэк-маунтинс и плотины раскатился мощный голос, выкрикивавший какие-то слоги, и в салоне теперь было трудно дышать из-за вони от Доктора Протечки и сигаретного дыма. Крейн подумал, что голова у него могла закружиться как от тошнотворной атмосферы, так и от иллюзии кружения «по солнцу», как сказал бы Оззи.

– Семьдесят девять стольников, – прохрипел наконец Ньют.

Леон отделил от содержимого своего бумажника толстую стопку тысячных и сотенных купюр и, вперив горящий взгляд своего зрячего глаза в зрячий глаз Крейна, бросил деньги на кучку, которую пересчитал Ньют.

Глазница искусственного глаза Крейна зудела, он не мог полностью сомкнуть веки. «Вот будет номер, – подумал он, – если здесь у меня все получится, а потом я умру от менингита». Он осторожно прикоснулся к углу глаза. Ощутил боль, а кончик пальца оказался испачкан косметикой.

– Срежьте колоду, – сказал Леон.

Крейн посмотрел на Доктора Протечку, сидевшего в дальнем углу. В глазах старика снова промелькнула настороженность, и Крейн поспешно отвел взгляд, чтобы тело его отца не почувствовало чего-нибудь ненароком и не ляпнуло что-то такое, что могло бы предупредить Леона.

Но слабоумное старческое тело, определенно, не насторожилось и не догадалось о намерениях Крейна – на сей раз оно ничего не сказало.

Крейн согнул правую руку, впервые заметив, что изгрыз накрашенные ногти до мяса, и, проведя пальцами вдоль колоды, поднял половину.

Он сначала показал нижнюю карту другим игрокам, потом посмотрел на нее сам.

Паж чаш. Его карта, по словам Оззи; заменит ли ее вскорости король? Он поспешно опустил карты обратно на колоду, опасаясь, как бы Леон не углядел чуть заметно испачканного уголка.

Леон же улыбнулся.

– Такую непросто побить! – сказал он с придыханием.

Ньют подался вперед, взял карты, стасовал, а потом положил колоду перед трепещущим телом Ханари.

Джордж Леон дрожащими пальцами отделил половину колоды и застыл, уже приподняв карты.

У Крейна замерло сердце. Он не может нащупать примятой карты, думал Крейн. Он хотел взять туза…

Но досталась Леону десятка мечей. Сердце Крейна снова забилось, он тихо рассмеялся и стукнул по столу кулаком.

– Да! – воскликнул он, позволяя выплеснуться своему триумфу, тем более что все остальные могли подумать только одно: что он радуется выигрышу удвоенного банка. – Есть!