Макс Фрай - Сказки старого Вильнюса IV

Нёхиси тогда мои разговоры не очень понравились. То есть, он делал вид, будто ему интересно, но на самом деле, ему было досадно, что в нашем городе чего-то не хватает, и он не в силах это изменить. По крайней мере, вот прямо сейчас.

Я не люблю огорчать Нёхиси. И даже не потому, что когда у него плохое настроение, в городе тут же начинает твориться черт знает что: на стенах домов появляются новые трещины, на мостовых – выбоины, прохожие хмурят лица, в ресторанах играют неподходящую музыку, эспрессо в кофейнях приобретает привкус промокательной бумаги, а младенцы кричат по ночам несколько чаще, чем требуется для их гармоничного развития. Ну и весна наступает только в первых числах мая, я пару раз такое видел и повторений не хочу. Но Нёхиси я не люблю огорчать не поэтому. А из совершенно бескорыстных соображений. Никому не на пользу грустить, вот и все.

Поэтому про море, которое вечно мерещится мне за стеной во дворе на Субачюс, я больше никогда не говорил. А он все равно запомнил, такой молодец.

– Здесь совсем рядом, – говорю я. – Видишь, где круглое зеркало над воротами? Вон там.

Отставший было ветер приматывает свой шарик к ветке еще не зацветшей сирени и мчится к нам.

– Море рядом? – деловито спрашивает он. – Я чую его запах. Ура!

– Погоди, – останавливает его Нёхиси. – Пока еще до «ура» нам довольно далеко. Сперва надо, чтобы мы все захотели увидеть море.

– Но я и так хочу!

– Вот и молодец. Но ты пока хочешь вполсилы. Как ребенок мороженого. А надо, чтобы ты захотел море, как…

– Как жить, – подсказываю я. – Любой ценой. Во что бы то ни стало. Что бы ни пришлось ради этого сделать, что бы ни понадобилось отдать.

– Точно, – кивает Нёхиси. – Как утопающий хочет вздохнуть – вот такой силы должно быть желание. Примерно.

– Ууууууууу, – огорченно подвывает ветер. – А вдруг у меня не получится?

– Получится, – говорю я. – Просто не забывай, что рожден, чтобы дуть в сторону моря. А когда ты не дуешь, тебя нет.

На самом деле мне довольно трудно все это ему объяснять. Потому что я стою в воротах, смотрю на эту чертову дальнюю стену, точно знаю, что никакого моря за ней нет. И это знание рвет мое сердце на части.

Далось мне это море.

«Далось тебе это море, – думает Нёхиси. – Что такого есть у моря, чего нет у нас с тобой? Но ладно, если ты хочешь, чтобы здесь было море, я тоже этого хочу. Посмотреть в его бесстыжие глаза, спросить: где ты шлялось все это время, когда было так нужно ему… то есть, мне. В смысле нам».

А ветер ничего не думает, только воет испуганно и печально: «Уууууууууу!» Если нет моря, значит, некуда дуть, а когда ветер не дует, его, получается, и нет. Уууууууу!

– Уууууууу! – это уже подвываю я сам, потому что сердце мое, глупое бедное сердце, разорвалось на части, на совсем мелкие лоскуты, это действительно больно, зато потом не придется его сшивать, не на этот раз. Если войти в море – сперва по колено, потом по пояс, потом нырнуть с головой, сердце снова станет целым, я точно знаю, не придется потом полдня тыкать в него иголкой, в которую вдета нить, темно-зеленая, как волны, которые, я слышу, шумят за высокой стеной; впрочем, не такой уж высокой, любой мальчишка перелезет, и я тоже смогу.

«Ты перегибаешь палку, – думает Нёхиси, – вполне достаточно было бы аккуратно надорвать сердце в одном-единственном месте, но ты же настоящий художник, тебе подавай размах. Ладно, главное, это работает, и сейчас…»

– Ууууууууууууууууу!

Ветер, как и положено храброй юной стихии, перестает наконец прятаться за нашими спинами, вырывается вперед, и пока я бегу к стене, подпрыгиваю, цепляюсь, подтягиваюсь на руках, он уже где-то там, далеко-далеко, наполняет какие-нибудь паруса, возможно даже пиратские, хотя, господи боже мой, какие могут быть пираты, ты вообще на календарь когда в последний раз смотрел?

То-то и оно.

– Ну, можно сказать, обошлись малой кровью, – говорит Нёхиси, протягивая мне флягу с ромом. Он все делает вовремя, а все-таки именно этот поступок должен быть специально отмечен как самое своевременное деяние всех времен.

– Мы с тобой мокрые насквозь, с головы до ног, – Нёхиси загибает один палец. – И лично я, честно говоря, так вымотался, что вряд ли готов вот прямо сейчас превращаться во что-нибудь еще. Так что придется терпеть.

Я киваю и отдаю ему флягу. И тоже загибаю палец – просто за компанию.

– Трещина в стене, – говорит Нёхиси, загибая второй палец. – Даже не знаю, чьих рук это дело. Ветер так дул? Ты так неистово карабкался? Или я не рассчитал силы, когда стукнул по ней?

– А кстати, зачем? – спрашиваю я.

– Эмоции, – говорит Нёхиси. – Могут же у меня быть эмоции? Сложные сильные чувства, не поддающиеся контролю. И если уж они есть, почему бы их как-нибудь не проявить?

– Резонно.

– Ну и небольшой шторм в Эгейском море, – говорит Нёхиси, загибая третий палец. – Надеюсь, никто не пострадал. Тут ничего не поделаешь, у ветров тоже бывают эмоции. И никаких проблем с тем, чтобы их проявить.

– А кроме того, теперь не только мне, а вообще всем, кто проходит по улице Субачюс, будет совершенно очевидно, что за этой стеной у нас море, – говорю я.

– Ну это как раз не проблема, а приобретение, – улыбается Нёхиси. – Ты всегда хотел, чтобы у нас в городе было море. Теперь оно есть, и это неопровержимый факт. Невидимое, да, но кто сказал, будто все существующие вещи должны быть видимыми?

– Да уж, хотел бы я посмотреть на такого дурака.

– Уууууууууу!

Мы подскакиваем, озираясь по сторонам. Неужели этот балбес вернулся? Например, сказать нам «спасибо». И боже мой, это значит, что нам придется начинать все сначала.

Кранты.

– Все в порядке, это наш, – с облегчением выдыхает Нёхиси. – Пришел посмотреть, что тут творится. Слушай, ну точно! Теперь нашим речным ветрам придется срочно учиться дуть в сторону моря.

– Ничего, научатся, – говорю я. – Они у нас способные.

– Уууууууууу, – соглашается со мной ветер. – Уууууууууууууууууууу!

– Ты что, уткам хлеб крошил? Я знаю, что запрещающих табличек тут нет, но все равно лучше не надо, хлеб – не самая полезная еда для водоплавающей птицы. Ну ладно, немножко можно, я имею в виду чуть-чуть, по маленькому кусочку, а не полбатона на рыло.

Джем? Какой, вишневый? Малиновый? Конечно, держи.

А вот русалкам хлеб давать можно. Они, правда, сами его неохотно берут, боятся растолстеть, что с них возьмешь, девчонки… Ты чего смеешься? Ну да, русалки растолстеть боятся, а что тут такого?

Нет, не издеваюсь.

Ты когда приехал? Вчера вечером? А, тогда понятно. Увидишь еще. Конечно увидишь, они особо не прячутся. То есть некоторые прячутся, по личным каким-то причинам, обижаются или стесняются, а сейчас еще луна на ущербе, у многих депрессия, ну а что ты хочешь, жители воды от нее чаще страдают, чем люди, хотя, казалось бы, куда уж чаще.