Андрей Посняков - Семейное дело

Откинувшись на спинку удобного кресла. С остекленевшими глазами. И с чёрной засохшей полоской, спускающейся от правого виска.

Кровь, слегка запачкав воротник рубашки, уходила дальше, вниз, но лужица на полу отсутствовала, возможно, скопилась на сиденье.

— «Макаров», — произнёс эксперт, бросив взгляд под кресло, в то место на полу, на которое указывала плетью висящая рука Губина. — Из фондов?

— Наградной, — негромко ответил Ройкин.

— Откуда знаешь?

— Проверил перед выездом. — Дима криво усмехнулся. — Господин директор служил в Афганистане, и служил очень успешно. Два ранения, четыре боевые награды и пистолет. Майор ВДВ в отставке.

— Он — парашютист? — вытаращился Михал Михалыч. — Этот толстячок?

— Этот толстячок мог тебе руку перекусить и не поморщиться, — буркнул Ройкин. — Его именным оружием не за удачный гуляш наградили.

— Ветеран, значит…

— Ещё какой!

— Такие редко стреляются, — заметил эксперт. — В смысле, если в мирную жизнь удалось вернуться, то дальше такие мужики — крепче крепкого. Их не собьёшь, не напугаешь.

— Всякое в жизни бывает. — Ройкину доводилось видеть крепких вроде бы мужиков, напуганных так, что волосы на ногах дыбом стояли, однако распространяться об этом не стал.

— Тоже верно, — согласился Михал Михалыч.

Эксперты принялись деловито раскладывать своё хозяйство, а Дима обошёл стол и, перегнувшись через плечо мёртвого директора, прочитал лежащий на столе лист:

— «В моей смерти прошу никого не винить».

— Записка? — поднял голову Михал Михалыч, услышав удивлённое восклицание.

— Она самая, — подтвердил довольный опер.

— Ну, считай, расследование завершилось. — Эксперт зевнул. — Написано собственноручно?

— Ага.

— Подписался?

— Нет.

— Не беда — почерка достаточно.

— «Также хочу признаться в содеянном убийстве…» Ни фига себе! — Ройкин присвистнул. — Ты слышал? «В содеянном убийстве»!

— И кого твой ветеран укокошил?

— «Такого-то числа… во столько-то… я встретил в сквере гражданина Корягина…»

— Это Славика Корягу, что ли? — вытаращился эксперт. — Бомжа, которого на ограду насадили?

— И за которого меня чуть наизнанку не вывернули. — Дима прищурился. — «…с которым у нас произошла ссора на почве…» На почве чего-то, в общем, тут неразборчиво.

Признание лежало на столе, однако переживший первую радость Ройкин почему-то почувствовал… растерянность. Да, именно растерянность. Не верилось Диме, что Губин выпивал с самым известным озёрским бродягой вечерком в сквере музея. Потом заспорил, кому бежать за следующей бутылкой. А потом убил.

— Как обычно: на почве внезапно возникших неприязненных отношений, — произнёс многоопытный эксперт. — Скорее всего, Юрий Дмитриевич Корягу за попыткой кражи застал. Тот кретин бежать бросился да на ограду насадился. Губин с места происшествия скрылся, но вину за собой чувствовал…

Эта версия показалась осмысленнее предыдущей, но и она вызывала определённые сомнения.

— Так чувствовал, что застрелился? — недоверчиво уточнил Ройкин. — Тебе самому не смешно?

— Люди разные, — пожал плечами эксперт. — Полагаю, Юрий Дмитриевич переживал… Вчера вечером крепко принял на грудь… — Кивок на мусорное ведро, из которого торчала пустая бутылка из-под коньяка. — Расстроился…

— И схватился за пистолет?

— Ага.

— Так пистолет надо было заранее принести, — желчно произнёс Ройкин.

— А ты почитай, где он у него хранился, — предложил Михал Михалыч. — Вполне возможно, что в тутошнем сейфе. Тут тебе и охрана, и сигнализация.

— Ладно, ладно, понял. — Дима огляделся. — Давай составлять осмотр и…

И его прервал телефонный звонок.

Ройкин коротко ругнулся и поднёс к уху трубку:

— Да?! — Выдержал паузу, слушая сообщение, кивнул: — Понятно. Мы постараемся. — Убрал телефон в карман и перевёл взгляд на эксперта: — Говорить или сам догадаешься?

Секунду тот таращился на опера, а затем его глаза изумлённо расширились:

— Ещё один труп?!

— Старуху какую-то порезали. — Ройкин цыкнул. — А поскольку вы у нас — единственная бригада, то давайте тут не задерживайтесь — вас ждут.

День выдался обыкновенным. Утром школа — пять уроков, от звонка до звонка, затем разговор с директором: городское управление культуры пронюхало о кружке и предложило устроить Всеозёрский конкурс детского рисунка, от проведения которого девушка попыталась отбиться, но ввиду отсутствия опыта и должной жизненной школы была вынуждена пообещать «подумать». Затем прыжок на мопед — какое счастье, что погода стоит тёплая! — и скорей-скорей на репетицию, в ставшую почти родной группу О2, к парням, которые пережили первый успех и принялись пахать изо всех сил в желании добиться большего.

Ведь это важно — желать большего после первого успеха. Не «проснуться утром знаменитым» и ленивым, «зазвездившимся», а готовым к новым свершениям. Парни были именно такими — жадными до побед, мечтали проснуться знаменитыми не только в Озёрске и потому готовы были работать.

И потому работать с ними было интересно.

А теперь — домой… В маленькую, но такую уютную квартирку, в старый, грязный, скрипучий, но всё-таки — свой дом… Становящийся постепенно своим. Медленно, нехотя, но всё-таки привыкающий к новой жиличке.

«А что? Пустить здесь корни, завести семью…»

Мысль показалась настолько дурацкой, что Лера не удержалась — звонко рассмеялась, представив, как местные отнесутся к «выпущенным корням», если вдруг узнают, кто скрывается под личиной «учительницы ИЗО и МХК».

«Отличный способ свести с ума провинциальный городок…»

И хорошо ещё, что местные как-то чересчур легко и быстро забыли историю с собаками, удовлетворившись её невнятным объяснением: «Заорала от страха! И они разбежались!» И уж совсем замечательно, что поблизости не оказалось зевак с телефонами и никто не снял то, что успело проявиться во время подавленной трансформации.

«Учительница рисования смешала синюю краску с жёлтой и получила зелёную. А дети решили, что она ведьма, и сожгли нафиг».

Старый анекдот мог запросто превратиться в быль.

Лера загнала мопед в маленький сарайчик — она давно договорилась с дворником и за небольшую плату использовала помещение как гараж, — вышла во двор, однако к подъезду не пошла, уселась на лавочку, словно решила насладиться прохладой вечерних сумерек, и негромко спросила:

— Что ты здесь забыл, кровосос?

— А ты? — так же тихо ответил приятный мужской баритон.

— Я спрашиваю не об Озёрске, — ровно произнесла Лера. Она не боялась невидимого собеседника, зато отчётливо давала понять, что он ей неприятен. — Что ты забыл у моего дома?