Мишель Альба - Инквизитор

Нянька уже откровенно рыдала, умудряясь вставить между всхлипами:

– … милая… моя…, как же ты… без меня? …цветочек мой…, за что же мне… наказание такое…

Я не слезлива, но, зная о расставании навсегда и об ожидающей их беде, с трудом уговорила соленые капли, уже дрожащие на моих ресницах, не пролиться. Если бы Агнеса знала, что это слезы не только прощания с ней и моим домом!

Успокоить ее возможно было единственным и не раз проверенным способом – воззвать к заботе обо мне. И я, аккуратно ее отодвинув, нарочито грозно ткнула себя в грудь:

– Ты мне весь лиф замочила. Что теперь?

Агнеса, вмиг вернувшись к предначертанной ей вот уже как четырнадцать лет со дня моего рождения роли, задрала подол своей нижней юбки и шумно высморкалась, после чего прощупала указанное место и строго изрекла:

– Ничего. Поедешь мокрая. Уже нет времени переодеваться. Пока доберетесь, высохнет.

При воспоминании, куда я должна добраться, она снова собралась удариться в причитания, но я ее вовремя остановила:

– Так-то ты меня провожаешь? Нос опух, глаза как куриная гузка. Смотреть противно.

Сгрубила намеренно, зная не оставляющий в долгу характерец Агнесы. И окрик подействовал. Она тут же выказала ее всегдашнюю сварливость, воинственно уперев руки "в боки":

– Ты посмотри на нее! А еще дочь такого важного сеньора. Тебя послушать – чисто деревенская девка. А все этот Джакомо. Нахваталась от него всякой дряни, – нянька вздохнула, – ладно уж. Пойдем. А то получу нагоняй от твоего отца. И так все твои грешки беру на себя. Неприлично опаздывать… графине делла Ласторе.

Агнеса поправила съехавший набок чепец и с преувеличенной почтительностью, граничащей с гротескностью, распахнула передо мной двери, но, не справившись до конца с ролью придворной дамы, добавила со всегдашней поучительностью:

– Не лети, как угорелая. Помни, кто ты теперь. Я, следуя наставлению, с задранным подбородком и величавой осанкой зашелестела юбками, покидая мою половину палаццо.

Завтра дочь ювелира – Корделия Сотти – станет женой графа Франческо делла Ласторе. Я, которая сиденью за благочестивыми беседами предпочитала возню с лошадьми или копанию в отцовской библиотеке, должна была осваивать новую для меня роль со всеми придуманными для нее условностями, включая походку.

Уже на пороге гостевого зала меня встретил разгневанный взгляд отца, ясно передавший, что бурлило у него в голове.

В противовес испепеляющим молниям в его глазах, в группе присланных за мной посыльных, по цветастости узорчатых тканей плащей не уступающих моим попугаям, воцарились тишина и благоговение.

Один из них сдавленно вздохнул. Полагаю, не сдержав переполнившего восторга от моей несравненной красоты. А, могла ли быть другая причина?

И все четверо склонились передо мной в полкорпуса – очередная условность, которую я обязана была теперь принимать как должную.

– Ну, что же, дочь моя, – отец, с несвойственной ему напускной нежностью, приобнял меня, тут же мстительно ущипнув за бок (плотный бархат смягчил накал страстей), – эти высокочтимые сеньоры сопроводят тебя к твоему супругу.

Он приложился губами к моему лбу, к счастью, на этот раз без намерения нанести увечье.

Подтолкнув меня к "высокочтимым сеньорам", отступил на шаг, тем самым подтвердив, что договор в силе – его самая дорогая драгоценность передана из рук в руки в целости и сохранности.

Сделка удачно завершилась. Ему – должность придворного ювелира. Мне – титул. Пресытившемуся похождениями Франческо – юную красавицу жену.

Все остались довольны. Кроме меня, осведомленной о продолжительности моей супружеской жизни – ровно одна ночь.

Агнеса кинулась было помочь мне забраться в карету, но тут же была оттеснена одним из "высокочтимых сеньоров", намерению которого поддержать меня я категорически воспротивилась. Речь не шла о демонстрации пренебрежения к протянутой руке. Просто пока я еще звалась Корделией Сотти. Со всей прилагающейся к этому имени неповторимостью.

Уже из окна сбросила Агнесе, стянув с волос, золотую сеточку. Так я ее и запомнила – прижимающую к груди мой прощальный привет и с каждым шагом иноходца уходящую от меня в прошлое.

Что я могла сделать? Все предрешено. В том числе, и мой отъезд из Бергамо.

С собой я увозила и мою тайну, скрытую даже от Агнесы.

Милан встретил нас шумливой суетой сворачивающих товары торговцев и лавочников, спешащих до наступления темноты укрыть окна ставнями, сдержанной неторопливостью прогуливающихся перед сном горожан, утомленных дневными заботами, громыханием по мостовым повозок, груженых всякой всячиной.

Наша кавалькада проскочила огромную площадь с вздымающимся к вечернему небу непередаваемой красоты собором и устремилась к маячащему впереди стрелой вытянутому замку. Но… и он остался позади.

Я не люблю поездки в карете. Страшно трясет. Так, что на момент выхода из шелковой клетки теряешь представление о местоположении частей тела. В дополнение к подобному неудобству, ограниченность пространства и света создает иллюзию бочонка, сброшенного в море. Ладно бы пустого, а то ведь со мной впридачу.

По резкому толчку поняла, что, вероятно, наше путешествие, слегка затянувшееся, на этом и закончится.

Я спустила ноги со скамеечки, где безуспешно пыталась вздремнуть – волнение не дало выспаться ни ночью, ни сейчас. Обула выбранные Агнесой атласные туфельки и смиренно (нянька бы очень удивилась, узнав, что и смирение мне подвластно) ждала приглашения явить лик теперь уже моим согражданам.

Приглашение немедленно последовало – меня встречали две юные сеньорины.

Одна, до рези в глазах огненно-рыженькая и в бесчисленных крапинках-веснушках, с нескрываемом любопытством обежала меня взглядом с головы до пят и, видимо, удовлетворенная увиденным, радостно мне улыбнулась, подав руку для безопасного спуска. Другая, с прической "огурцом" и головой той же формы, состроив мордочку абсолютного равнодушия к моей персоне, придерживала дверцу кареты.

Поблагодарив за расторопность первую, воспользовалась предоставленной ею услугой и, чтобы как-то расшевелить вторую, вежливо обратилась к ней, приостановив нисхождение на графскую землю:

– А… что у нас сегодня на ужин?

Застигнутая врасплох игнорированием с моей стороны придворного этикета, она вынужденно сбросила маску безразличной ко всему куклы, под которой мелькнула растерянность, сменившаяся недоумением: " Так запросто?". В ее головке что-то крутилось. Скорее всего, ее мучил вопрос, нарисовавшийся и на личике: "А, где графиня-то?".

Ее сомнения по поводу моей причастности к предстоящему венчанию в ту же секунду развеялись от повелительного: