Мишель Альба - Инквизитор

Доменик под присмотром не дремлющего за последние две с половиной недели ока Валерио помешивала овсяную кашу.

Ее жизненное пространство после непродолжительных дебатов о праве на владение прилегающих к спальне "земель", нехотя, но позволено было расширить до пределов кухни, поскольку Доменик категорически отказалась сидеть на бутербродах.

– А чем она занимается? Эта ваша… Ирене? Ну, кроме вытаскивания из рукавов динозавров.

– Вы не особенно-то бросайтесь мыслью. Она ведь летуча. Ирене занята благотворительностью, – Доменик вприкидку посолила кашу, – в самом широком понимании этого слова. Госпитали, детские приюты, дома престарелых. У нее обширная клиентура.

– И что она с ней делает? С клиентурой?

Валерио, усевшись на высокий стул у стойки, не

спускал глаз с Доменик.

– Лечит. Ну, кажется, готово наше блюдо. Будете?

– Нет. Терпеть не могу овсянку. Вам приятного аппетита.

– Напрасно. Весьма полезно.

Она села напротив и, добавив в миску ложку сахара, приступила к пиршеству.

– А все, что она продемонстрировала, откуда это? Ведь не могла же она, на самом деле, видеть через телефон. А, часы? Мне же не показалось? Они, действительно, остановились. Как это может быть?

– Про ведьм слышали? Которые в лягушек превращают, – Доменик, уловив в его глазах мимолетный испуг с примесью недоверия, рассмеялась, – шучу. Куда ведьмам до нее. Только лишь стажироваться. Ну, что, с завтраком покончено. Давайте обсудим наш с вами кармический узел.

Она cварила кофе и поставила поднос c крохотными чашечками на стойку.

– Желательно, вкратце, – Валерио одним глотком выпил свою порцию, – у нас все меньше времени. Я засыпаю на ходу. Еще пару суток на таблетках продержусь, но не больше. И вас заберу с собой. Развязывать кармический узел.

Он усмехнулся.

Доменик будто не слышала его:

– Кто она, Корделия?

Валерио, поднявшийся было сварить еще кофе, резко обернулся:

– Откуда вы знаете?

– Ее имя вы дважды упомянули. Пересказывая ваш сон, и там, под душем. И… я резонно заключила, что это именно та несчастная, над кем издеваются, и вы в том числе, в вашем сне. Итак?

– Что за вопрос? Мне почем знать? И, потом, я над ней не издевался.

– Как вы думаете, что это было? Толпы людей, плаха. Что это – жертвоприношение, или… наказание?

– Не знаю, – он поставил кофеварку на плиту, – но…

Валерио задумался, забыв о пенящемся напитке, горкой устремившегося вверх и вот-вот чуть было не перелившегося через край. Шипение первых прорвавшихся к свободе капель вернуло его к плите:

– … похоже, что два названных вами акта имеют для меня смысл. Причем, равноценный смысл. То есть, это одновременно и жертвоприношение, и наказание.

– Интересно…, мне, пожалуйста, без сахара. А что вас привело к такому выводу?

– М-м-м…, наверное, чувство вины. Да. Чувство вины. За то, что я обязан в этом участвовать.

– Обязан? Это уже кое-что. Поставьте сюда, пожалуйста. Спасибо… То же чувство вины, что и в случае с Бигом. Правильно? И там, и тут, это все те же два акта. А вы можете описать это место, одежду людей или свою, какие-то подробности, чтобы понять хотя бы, куда вас занесло?

Валерио отрицательно покачал головой:

– Нет. Я вижу только этот… помост. И ее глаза. Все.

– А люди в черном? Кто они?

Он отхлебнул кофе:

– М-м-м…, думаю…, монахи.

– Почему монахи? А…, скажем…, не крестоносцы или члены какой-то секты?

– Н-не знаю. То есть, наоборот, уверен, что это монахи. Именно монахи.

– Ну, хорошо. В чем вы…, очень крепкий кофе…, еще уверены?

Валерио отвел взгляд – куда-то подевалась вдруг его напористая агрессивность, жесткость, местами соперничающая с жестокостью, колючесть, не допускающая и намека на насмешку или иронию.

Доменик не удивилась ответу, зная, в чем он признается.

– Я… любил ее.

Она удовлетворенно кивнула головой:

– Все верно. История повторилась. Один в один. Вы вынужденно убиваете тех, кого любите. Приносите их в жертву долгу или необходимости, называйте как хотите. И, любя, наказываете за совершенный проступок. Опять-таки, потому что обязаны наказать. И для вас это, своего рода, ритуал. Непременный и всегдашний обряд наказания. Вопрос в другом. За что вы ее наказали? Вернее, обязаны были наказать.

Валерио оттолкнул от себя чашку, и та, проехавшись до резной кромки стола, наткнулась на фигурный выступ, укоризненно закачавшись на бочке.

– Где выход? Что мне делать-то? Я сыт по горло вашими рассуждениями.

Доменик накрыла обиженную чашку рукой:

– Стул сломали, одну чашку разбили, со второй тоже разборки. Прямо-таки, терминатор. Будем искать выход. Тем более, что сожгли-то вы меня. И любили… тоже меня. Я здесь камень преткновения. Вы были правы.

Найти выход. А что его искать, если он буквально перед носом. В ее кабинете. В сейфе. Только руку протяни. Но, Боже ж мой, страшно-то как!

Страшно… стать первой и пока единственной в мире на апробирование ею же придуманного и разработанного сотрудниками датчика-"флешки", условно обозначенного "паучок". Не случайно – "паучок". Принцип работы которого, действительно, напоминал "плетение" шаг за шагом "паутинки" – информационного поля, в зону которого, по замыслу ученых собратьев Доменик, должны были попасть все до единого памятки, зафиксированные мозгом на протяжении жизни человека.

До сих пор только лабораторная крыса испробовала возможности "паучка", позволившие Доменик побывать в прямом смысле в шкуре подопытной грызуньи.

Вытащенная с помощью датчика информация о перипетиях жизненного пути Рэнси – белой, разленившейся в комфортных условиях клетки-люкс, упитанной "крысотки", как ласково к ней обращались лаборанты – произвела ураганный фурор, пока не пробивший хрупкие стены исследовательского центра.

Как выяснилось, память Рэнси хранила впечатления не только о пяти месяцах ее нелегкой крысячей жизни, посвященной с рождения служению ничего не ведающего о ее существовании человечеству, а и об испытаниях, выпавших на ее долю будучи в эмбриональном состоянии.

"Паучок" выдал на монитор даже такие сокровенные "тайны" Рэнси, как ее настырное карабкание к свету при рождении из утробы матери. "Крысотка" старалась изо всех сил, усердно расталкивая менее поворотливых родственников – братьев и сестричек.

Столпившиеся у монитора коллеги Доменик дружно не проронили ни слова до конца сеанса, но потом так же дружно все-таки его проронили, и в таком количестве и качестве, в основном, в адрес "паучка", что мысль не расставаться с ним пришла сама собой – Доменик категорически отказалась оставлять его на ночлег в лаборатории.

Она безусловно доверяла сотрудникам, но во избежание недоразумений – кто-то мог где-то хвастануть или просто не сдержаться, делясь впечатлениями – на ночь уносила его с собой, о чем опять-таки никто не догадывался.