Дмитрий Красько - Отпущение грехов

Но, услышав мои слова, он все же нашел в себе силы ненадолго остановиться и выкрикнуть несколько упреков:

– Ты сука! Я из-за тебя обосрался! И я из-за тебя руку сломал!

– Пастушью сумку кушать надо, – сказал я. – Ты же таежник, Гаврила! Должен знать такие вещи. Стыдно. И приписывать мне чужие подвиги – тоже стыдно. Обосрался ты совсем не из-за меня. Руки перед едой мыть надо, Минздрав же предупреждал…

– Да пошел ты, гад! Сволочь…

– Минздрав еще раз предупреждает, – сказал я. – Лучше не ругайся на меня. Ты не в той форме, чтобы позволять себе ругаться. Обосрался, говоришь? И по собственному говну катаешься. Вонючий, небось, как общественный туалет. Вот что я тебе, Гаврила Сотников, раб божий, – хоть ты для раба божия и ругаешься слишком непотребно, – скажу: скидавай-ка ты, Гаврила, свои обосранные одежды, раздевайся донага.

Напрочь удивленный этим требованием, он прекратил трамбовать грунт и осторожно поинтересовался:

– А зачем это?

– Да ты не бойся, – я усмехнулся, припомнив двух педиков, которых совсем недавно спугнул на крыше. – Трахать я тебя, засранца, не буду. Даже если подмоешься. Я свое добро не на помойке нашел. Но в гости такого вонючего ублюдка тоже не поведу.

– В гости? – все также осторожно удивился он.

– Ну да, в гости. Или ты предпочитаешь остаться здесь? Если да, то я тебя как брата по разуму предупреждаю: холодно на сырой земле, замерзнешь. До смерти. Я постараюсь.

Он не захотел замерзать до смерти моими стараниями. Стеная и охая, поднялся и с трудом разделся. Как я и просил, донага. Вытер задницу собственной рубашкой, чистюля эдакий, отбросил ее в сторону и глухо спросил:

– Куда?

– В «Сибирь», родной, куда же еще? – хмыкнул я. Похоже, до этого момента он не понимал, что за птица сняла его с ветки. Но я намекнул.

Администратор гостиницы не спал. Да и не стоило ожидать от него такой беспечности. Напуганный событиями, имевшими место нынешним днем, он лишился даже намеков на сон, как только раздался мой выстрел. Так что Сотников оказался не единственным, кого недавняя стрельба из пистолета ввергла в панику. Администратор составил ему компанию.

Но для него, бедолаги, потрясения еще не кончились. При виде голого и до неприличия бородатого Гаврилы он окончательно переместился в прострацию. Настолько полно, что, когда я, проводя пленника мимо его окошка, коротко бросил: «ФСБ, все в порядке», лишь тупо моргнул в ответ.

У лифта я обернулся и послал дежурному воздушный поцелуй, компенсируя моральные издержки. Он остался безучастен к этому проявлению нежности. Ну и фиг с ним, подумаешь!

Лифт в «Сибири» работал круглосуточно. Ночью – потому, что при гостинице действовал ресторан, и постояльцы обычно сновали туда-сюда либо вдрызг пьяные, либо в состоянии, весьма близком к этому. Но нынешним вечером кривых клиентов по понятным причинам, было меньше обычного, и ждать, пока лифт освободится, не пришлось. Как, собственно, не пришлось и травмировать пьяную психику возможных попутчиков видом голого и вонючего пленника.

Я впихнул начавшего дрожать то ли от холода, то ли от пережитого потрясения Гаврилу в спустившуюся кабинку и, войдя следом, нажал кнопку своего этажа. Несмотря на принятые меры, от него все равно отчаянно разило, я даже нос зажал. А выпроваживать из лифта – добротным пинком, потому что марать об это чучело руки как-то не хотелось. Ноги тоже, но тут уж просто выбора не оставалось.

– К пятой двери, – приказал я, и Гаврила, прижимая сломанную руку к груди, послушно потрюхал в указанном направлении.

Конечно, у меня был выбор – разбираться с ним самому или сразу передать гэбэшникам, которые до сих пор о чем-то бубнили в соседнем номере. Но я решил, что это дело чести – Сотников, скорее всего, охотился именно на меня, так зачем уступать его тем, кто палец о палец не ударил для поимки охотника? Фигушку. Сам вырастил, сам и съем. И я очередным пинком направил дорогого гостя в свои апартаменты.

Честно говоря, реакция Сотникова, которого в чем-чем, а в избытке пацифизма подозревать не приходилось, меня удивила. Просто как-то вылетело из головы, что, покидая три часа назад номер, я забыл закидать обратно в тайник одолженное гэбэшниками барахло. И теперь неприлично вывернутая наизнанку кровать с разбросанными вокруг подушками, одеялами и кусками оргалита, что прежде составляли фальшивое дно, производила весьма зловещее впечатление. Даже не будь она до такой степени напичкана оружием. Находись внутри один только шестиствольный пулемет с парой лент к нему – Сотникову хватило бы и этого.

Он в ужасе забился в угол, подолгу задерживая взгляд то на мне, то на куче смертоносных устройств, и глаза его были глазами затравленного зверя.

– ПЗРК «Игла» у меня в шкафу, – уточнил я, удобно располагаясь в кресле и беря его на мушку. – Я ее пока даже не распаковывал. Может, заняться этим сейчас?

– Ты кто? – прохрипел он в ужасе.

– Дед Пихто, – хмыкнул я. – Агния Барто. Конь в пальто. У меня много имен. Какое именно тебя интересует? Да ты спрашивай, не стесняйся. Потом я начну задавать вопросы. Обменяемся информацией и расстанемся друзьями.

– Кто ты такой? – повторил он, причем его голос превратился в лепет. – Зачем тебе все это?..

– Ты имеешь в виду оружие? – понимающе кивнул я. – Хорошая коллекция, а? Без нее я – как без рук. Уж ты-то должен понимать. Мир вокруг такой жестокий, каждый день кого-нибудь убивают – не здесь, так в Африке. Стемнеет – и уже нос на улицу боишься высунуть. Вдруг какой-нибудь мудак, у которого в голове одни опилки и который не тучка, не медведь, засядет на дереве и попытается тебя подстрелить. Или пойдешь Богу помолиться, а тебя вместе со стихарем и святым причастием прямиком к Господу отправят. Или вот еще: залезешь на дерево, чтобы посрать без свидетелей, а в тебя какой-нибудь долбоеб выстрелит. Знакомая картинка, правда? И ты еще спрашиваешь, зачем нужно все это добро? – и я, заканчивая свою речь, величественно повел рукой в направлении распечатанного тайника.

– Я не имею отношения к «Пирл Харбору»! – он с такой силой затряс головой, что мне стало страшно – ведь отвалится нафиг. Но голова была не моя, а потому я скромно промолчал. – Я всегда был против. Бог – он для всех один. И рано или поздно все к нему, одному, придут. А взрывы сейчас только оттолкнут наших последователей. Силу надо применять в ограниченных дозах, а Козодой этого не понимает. Но он – голос Бога на земле, и мы должны подчиняться.

Я с удивлением посмотрел на него. Если это говорил тот самый Гаврила Сотников, бывший старовер и охотник-промысловик, а сейчас – жалкая обнаженная тварь, провонявшая собственным дерьмом, то я готов был признать за ним некоторую толику ума и самостоятельности. Хотя, по совести, ничего удивительного в этом не было – он столько лет шарахался в тайге один на один с богом и мыслями, что, даже не будучи достаточно образованным, все равно должен был додуматься до многого. Из таких, как он, обычно получаются прекрасные доморощенные философы, которые могут дать сто очков форы самому Канту, но у которых для этого не достает веры в себя.