Дмитрий Красько - Отпущение грехов

– Бутылку водки и пару гамбургеров с собой, – бросил я бармену.

– Вы – постоялец? – поинтересовался он, выполняя заказ.

– Заметно? – усмехнулся я.

– Вы на эту публику не очень похожи, – пояснил он. Смелый такой парень. Но разговоры до добра могут не довести, и я намекнул ему на этот общеизвестный факт. – Да ладно, – отмахнулся он. – Надоело на их блядские рожи смотреть. Прямо не ресторан, а публичный дом. Спать охота.

– Нырни под стойку, – посоветовал я.

– Не-е! – он широко усмехнулся. – Эти козлы, как увидят, что меня нет, сразу сами себе наливать полезут. На дармовщинку падкие. Богатенькие, ага.

– Тогда терпи, – я махнул ему рукой, прощаясь, он махнул в ответ и я, сграбастав пакет, отправился в обратный путь, оставив на стойке деньги.

Вернувшись в номер, я расположился в кресле, выставив перед собой бутылку водки, и принялся наблюдать, как облачается в ружинские одежды освобожденный мной и уже куда менее вонючий Гаврила Сотников. Время от времени я прямо из горлышка делал солидный глоток и закусывал это мероприятие гамбургером. Гаврила с той же периодичностью бросал на меня удивленные взгляды. Оно и понятно – по тому, как завязывалось наше знакомство, вряд ли можно было предположить, что уже очень скоро я снизойду до почти отеческой заботы о нем. А вот поди ж ты – снизошел, разрешил помыться, раздобыл одежду. Загадка природы, в общем.

Дело у Гаврилы совсем не спорилось. Мешала сломанная рука. Кстати, перелом, как я заметил, – не смотря на все старания пленника сохранить это дело в тайне, – действительно был открытым. Впрочем, порыв тканей к особо обширным не относился, но ведь открытый перелом остается открытым переломом, весьма болючим и очень опасным. Пожалуй, Сотников бы сейчас с удовольствием поскрипел зубами, не будь здесь меня. Присутствие постороннего каким-то непонятным образом повышало его болевые пороги. А может, просто моя брутальная физиономия заставляла сдерживать эмоции.

Я смотрел на неловкие однорукие движения, попивал водку и раздумывал над превратностями судьбы. Эта одежда принадлежала охотнику, который, что самое интересное, своей цели достиг. А сейчас ее надевает один из объектов охоты, позже сам открывший охоту – и ставший добычей своей дичи. И теперь одевается с ее милостивого соизволения.

Решив, что размышления на такую мутную тему ни к чему хорошему не приведут – только извилины лишний раз запутаю, – я одернул себя и отхлебнул из бутылки. Водка начала действовать довольно быстро – видимо, ей активно помогали остатки рома в крови, так что, выпив примерно треть бутылки, я почувствовал, что уже изрядно поддат. Мне это не понравилось. За безопасность в данный момент можно было не беспокоиться – на коленях предусмотрительно и сурово лежал ТТ, а за пояс был заткнут еще один ствол. Да и вряд ли Гаврила, который находился не в самой лучшей форме, решится напасть на меня. Кровать я давно привел в божеский вид – еще до того, как выпустить Сотникова. Так что до оружия ему не добраться. А со сломанной рукой, да против вооруженного меня… Дохлый номер. Но мне не пришлось по вкусу, что умудрился набраться, даже не имея представления, чем придется заниматься днем, до наступления которого оставались считанные часы.

Я отставил бутылку и стал пристально разглядывать Сотникова. Гаврила засмущался – он успел надеть трусы и брюки и чувствовал себя гораздо комфортнее, чем в полном неглиже, но мой навязчивый взгляд все равно заставил его залиться краской. Определялось это, правда, лишь по кончику носа, выступающему из густых зарослей. Но все равно ведь определялось. Может, его смущал тот факт, что никак не удается облачиться в довольно просторную ружинскую рубашку – при сломанной руке это действительно было непростым действием. Может, стыдился своего тела: торс до крайности бледен и безволос – при безумно мохнатой-то морде лица!

Он все же справился с рубахой и повернулся ко мне, встав почти по стойке «смирно». Только руки находились в неподобающем положении – левая по-прежнему баюкала правую. Глаза Гаврилы все так же сверкали из буйных зарослей бороды, но уже не так испуганно, как прежде.

– Ну и как? – спросил я. – Полегчало?

– Немного, – откликнулся он без всякой охоты.

– Слушай, Гаврила. У меня нет желания загонять тебе иглы под ногти, сдирать с живого кожу и делать другие неприятные вещи. Я просто хочу услышать ответы на некоторые вопросы, а потом избавиться от тебя, как от хлама – сдам гэбэшникам, пусть они разбираются. Так и будет, если ты не начнешь сворачивать мне кровь. В ФСБ попадешь живым и здоровым, не считая, конечно, руки. Но если начнешь артачиться, то я тебе обещаю – о здоровье у тебя останутся только смутные воспоминания, как о Великом Потопе.

– Ты меня пугаешь? – угрюмо спросил Сотников.

– Ага, – подтвердил я. – Ну, так как?

– Хорошо, – кивнул он. – Я буду отвечать на твои вопросы. Если прежде ты ответишь на один мой.

– Валяй, – охотно откликнулся я. – Если этот вопрос будет содержать хоть каплю смысла, я на него отвечу.

– Зачем ты посоветовал подумать, что Бог есть Бог, а я есть я?

Я напрягся и вспомнил. Действительно, посоветовал. Когда он шел в ванную.

– А хотел, чтобы ты понял – даже отдаваясь на волю бога, нужно оставаться самим собой. Человеку тоже нужно время от времени направлять руку божию – или как этот отросток у него называется? Потому что бог, хоть, и жутко громадная, конечно, фигура – субстанция довольно инертная.

– Ага, – его кивок тоже был довольно инертным.

– Ну, а сам-то ты до чего-нибудь додумался? – справился я.

– Додумался, – буркнул он. – Только мои мысли пусть останутся при мне.

– А подавись ими. Водки хочешь?

– Да, – Сотников с вызовом вскинул голову. Довольно глупая бравада – я ему не самоубийство предложил совершить. Взяв бутылку, пленник сделал три могучих глотка, вернул тару на место и, вытерев губы тыльной стороной ладони, угрюмо уставился на меня. Я решил, что он ожидает первого вопроса и совсем уже открыл было рот, когда он опередил меня, заявив: – Ты – безбожник. В тебе нет ничего святого. И мысли твои – безбожные. Но учти, что тебе придется отвечать за них перед создателем.

Я уставился на него с обалдевшим видом, потом, переварив перл, взорвался:

– Слушай, заткнись хоть ты со своим религиозным бредом, а?! Мне уже надоело выслушивать его, думать о нем, видеть во сне, понял, да? Я никогда не лезу поперед батьки в пекло и не собираюсь думать о небе, пока сам на земле. Вот попаду туда – другой вопрос. А безбожник я или нет – это тебя волновать не должно. Миллионы людей живут безбожниками – и ничего, не жужукают. И ни к кому не пристают со своим безбожием, в отличие от вас, повернутых. Давай лучше о бабах потрещим.