Дмитрий Красько - Отпущение грехов

Была у меня и машина по имени «Волга», которую я все еще не удосужился забрать и относительно которой находился в полнейшем неведении – стоит ли она до сих пор по адресу Дубовая, 73, где я ее бросил, или уже нет. Но даже если ее утащили на арестплощадку, оставался другой козырь: огромное желание испортить иерархам секты обедню. Такой вот я нехороший человек.

Конечно, одного желания в любом деле мало. Но оно у меня было подкреплено шестью пулеметными стволами и другими прибабахами – менее солидными, но не менее смертельными. Так что, говоря начистоту, я представлял собой серьезную угрозу жизни и деятельности для Козодоя и его компании – даже несмотря на то, что был выпивши. Впрочем, действие алкоголя уже начало ослабевать.

Но прежде, чем отправиться в путь, – не за «Волгой», а к Катаеву-Липовому в гости, поскольку, по причине незнания дороги и отсутствия ночью прохожих, у которых можно ее спросить, вряд ли доберусь до санатория «Лазурный берег» в одиночку, – я решил побриться. Уж не знаю, почему. Щетина еще не настолько отросла, чтобы бросаться в глаза или причинять сколь-нибудь значительные неудобства. Может быть, для того, чтобы проверить – порежусь на сей раз или нет. Для меня это стало вдруг очень важным, потому что неожиданно я сообразил: и первый, и второй порезы явились предвестниками не самых приятных событий. Конечно, можно вспомнить, что я и Анжелу закадрил после того, как порезался, но этот случай к настоящему делу отношения не имел. Учитывалась драка в ресторанном туалете, где я чуть не остался – хоть и не в качестве дерьма, но в качестве ненужной груды хлама, которую желательно побыстрее закопать. И учитывалась стрельба в ружинском номере, о которой даже вспоминать не хотелось. Еще Гаврила Сотников в толстых ветвях престарелого тополя, глядящий на мир через окуляр оптического прицела. Словно кто-то о чем-то предупреждал меня этими порезами, которые я поимел от прежде абсолютно безвредной бритвы. А то, что сам я до сих пор оставался цел и невредим, еще более усиливало неприятные предчувствия. Так и виделся кем-то невысказанный вопрос: доколе можно терпение испытывать?

Окажись рядом, допустим, психолог, и он объяснил бы такие мысли умными словами, суть которых свел к одному: с кем поведешься, от того и наберешься. Вступив в единоборство с сектантами, я подцепил от них заразу мистицизма, которого раньше во мне ни на грош не наблюдалось. Но моя теперешняя религия все же отличалась от той, что исповедовали они, как и сам я от них отличался. Я был язычником, и мой культ был языческим. Некая новая вера в бритву-пророка, единственным последователем и жрецом которой был я сам.

Так что, вынимая новоявленное божество из чехла, я с некоторой тревогой, а то и вовсе с глупым благоговением осмотрел его. Все-таки, последняя кровь, пролитая бритвой, действительно оказалась к смерти, пусть и не к моей.

К бритью я приступил в мрачном настроении. Лезвием по лицу водил осторожно. Человек всегда умнее бритвы, даже если та – пророк. У человека хватит ума побриться аккуратно – пусть не слишком чисто, зато без крови.

И я сделал это. Закончил ритуал, сполоснул лицо и насухо вытер его полотенцем. Отражение в зеркале явило мне мужчину в расцвете лет, пусть немного потрепанного, но вполне пригодного к дальнейшей эксплуатации.

Я вышел из ванной. Пулемет пусть пока остается в номере. Везти его к Катаеву – не лучшее решение. Просто потому, что я буду глупо смотреться, тормозя на улице такси с такой дурищей за плечом. Лучше заехать за ним после.

Вместо пулемета я решил прихватить ставшую уже привычной пару пистолетов. Тем более что обоймы от ТТ до сих пор лежали в карманах брюк. Дипломат, в котором хранился верный «оленебой», грустно сверкнул черной поверхностью, но я развел руки в извиняющемся жесте – мол, извини, брат, некуда. Да и незачем.

Перед тем, как покинуть номер, я еще раз взглянул на себя в зеркало. И заскрежетал зубами: косой полосой из-под глаза по левой щеке стекала тоненькая струйка крови. Порезался-таки. Человек, конечно, умнее бритвы, но перехитрить сверхъестественное ему явно не дано. Аминь.

Вытерев кровь, я вышел из номера и вывесил табличку «Не беспокоить» – слишком большой беспорядок оставлял внутри, чтобы позволить горничной увидеть его утром. Перебьется. Ключ администратору сдавать тоже не собирался.

И пошел вниз, на ходу сообразив, что так и не дождался прихода машины, которая увезет Гаврилу Сотникова. Ну и черт с ними, все равно у него одна дорога из этого здания – в Контору.

Администратор дремал, прикрыв свое окошко. Я мысленно пожелал человеку спокойной ночи, искренне надеясь, что больше никому не придет в голову тревожить его сон выстрелами. И вышел на улицу – на сей раз нормально, без диких прыжков в кусты. Просто вышел, обогнув воронку. Встал на обочине и принялся поджидать что-нибудь, хоть отдаленно напоминающее такси.

Вдруг подумалось, что это довольно странно – Ацидис обещает держать ситуацию под контролем и оставляет своих людей в моем номере и в номере Ружина. Но, когда хранитель моего сна выходит в ночь, его шлепают – я до сих пор при желании мог полюбоваться подошвами ботинок сорок шестого размера, торчавшими из кустов – и вокруг продолжают царить тишина и спокойствие. Можно попытаться оправдать такой казус тем, что выстрел был тихий и его никто, кроме самого стрелка, не расслышал, но какое же это оправдание? Разве контроль над ситуацией – это молокосос-чтец в ружинском номере? Да пусть у меня пятки шевелюрой порастут, если он контроль. Не надо смешивать божий дар с яичницей, между этими двумя понятиями существует огромная разница.

Вот. А это что значит? Да то, что я, стоящий у проезжей части с целью проголосовать кого-нибудь, открыт всем ветрам, и каждый из них может принести с собой пулю. Подарок, который обрадовал бы меня меньше всего. Но я помнил, что сказал Сотников – он был один, без компании. И почему-то верил его словам. Странно, правда – доверять явному противнику больше, чем явному союзнику? Но это было так. И я остался стоять на месте, поджидая колеса, которые бы согласились стать моими.

Они появились минут через десять, когда стрелки наручных часов показали половину пятого утра. А я был еще со всех сторон живой.

Довольно необычная породистая иномарка подкатилась к моим ногам и остановилась. В окошко высунулось что-то, во мраке трудно различимое, но по некоторым признакам и, главное, по голосу, я определил, что это все же голова.

Два глаза сверкнули во мгле, еще раз подтвердив догадку, и выжидательно уставились на меня, в то время как губы обронили всего одно слово:

– Куда?

– Санаторий «Лазурный берег», – сказал я.