Дмитрий Красько - Отпущение грехов

А Катаев был практиком. Неплохо подкованным в теории, но не до такой же степени. Конечно, мне повезло, что я вдруг, невесть почему, начал изменять своим привычкам и прятать пистолет за пояс. Оказалось, что это к лучшему – положи я ствол в карман, и вычислить его никакого труда не составило бы: если карман обвис и страшно оттопыривается, значит, в нем что-то лежит. Если это что-то по своим очертаниям страшно напоминает пистолет, значит, это он и есть. Логично? Более чем.

Но, заставив меня бросить ствол, который я держал в руке, Катаев не менее логично решил, что больше у меня ничего нет. Во всяком случае, очень хотелось надеяться, что он так решил. Я бы на его месте, наверное, сделал именно так. Человек приходит меня убить, в руке у него пистолет. Зачем ему еще один – за поясом? Для равновесия? Примерно таким мне представлялся ход катаевской мысли. Каков он на самом деле, ни мне, да и никому из смертных, исключая самого Катаева, не было известно. Впрочем, и сам он знал про свои мысли, полагаю, далеко не все.

Второй ствол – мой туз в рукаве. Предстояло разыграть партию, ставкой в которой была жизнь. Чья – пока вопрос. Возможно – моя. Но с тузом в рукаве я чувствовал себя гораздо увереннее.

– Так что, молчать будем? – усмехнулся Катаев.

– А что мне говорить? – удивился я. – Задавай вопросы – отвечать буду. А по пустому зачем кислород переводить?

– Верно, – кивнул он. – Экономика должна быть экономной. Словарный запас тоже можно исчерпать, как любой другой запас, я всегда это говорил. Да не стой ты под дверью, как побирушка. Иди вон, сядь на нары. Только не вздумай дергаться – мои парни не в университетах учились, их улица воспитала. Правил бокса они не знают, по-джентльменски драться не умеют. Так что просто сиди и смотри. Добьем козла – поговорим. Может, вчетвером еще партейку сгоняем.

Я послушно подошел к грубо сколоченной из неструганных досок кровати, которую Катаев назвал нарами и которой он, как я подозревал, время от времени пользовался, чтобы вздремнуть. Забравшись на нее с ногами, прямо в обуви – благо, постельные принадлежности здесь давно уже утратили свой вид и цвет, и запачкать их не было никакой возможности (запачкаться самому – другое дело), – привалился спиной к стене. С одной стороны – поза обреченного, не вызвавшая бы подозрений у самого Малюты Скуратова, а с другой, надежно был скрыт от чужих глаз пистолет.

Парень, поджидавший меня за дверью, тоже вернулся к столу и поднял свои отложенные на время камни.

Чем хорош «козел» – так это своей непродолжительностью. Буквально через несколько минут Катаев, завершив игру «рыбой» и выдав проигравшим по два щелбана, снова уставился на меня невыразительными глазами:

– Ну, поговорим?

– Можно и поговорить, – я сложил руки на коленях и тоже уставился на него, стараясь не отводить взгляда, что, признаться, было трудновато. Так мы и сидели, бодаясь друг с другом глазами, со стороны похожие то ли на влюбленных, то ли на придурков.

Его взгляд не гипнотизировал, чего я всерьез опасался. Правда, не оставляло ощущение, что пониже спины меня кто-то давным-давно обоссал, из-за чего там все покрылось холодной корочкой. Странная ассоциация, но никакой другой на ум не приходило.

– Значит, говоришь, Сотников жив? – поинтересовался Катаев для затравки.

– Был, когда я его в последний раз видел.

– Это он тебе сказал, где меня искать?

– Нет, – огрызнулся я. – Это я сам, методом долгих проб и ошибок, вычислил. Конечно, он. Сволочь.

– Почему сволочь? – удивился Катаев. – Ты ему, вроде, должен быть благодарен.

– За то, что сижу здесь? – удивился я.

– Конечно, – убежденно кивнул он. – Ведь мог и лежать. Долго уламывать пришлось?

– Не очень. Полчаса морального избиения, двести граммов водки и удар бутылкой по переломанной руке. Все рассказал.

– А ты, я смотрю, безжалостный, лыцарь плаща и кинжала. Рука сломанная, говоришь? Я всегда знал, что Гаврила на боль слаб. Чуть прижать – с потрохами сдаст. Значит, не ошибся. Таких людей сразу видно. А ты как к боли относишься? – в его глазах появился какой-то нездоровый блеск, и мне это не понравилось.

– Отрицательно.

– Не то; я имею в виду – умеешь ее терпеть?

– Не знаю, не пробовал.

– Как не знаешь? Вас же там учили, как преодолевать болевые пороги – или как это называется?

– Где – там? Что ты имеешь в виду?

– Вот сейчас что имею, то и введу! – пригрозил он. – В ФСБ, в отделе по борьбе с терроризмом. Или думаешь, я ничего не знаю?

– Думаю, не знаешь. Эта информация к тебе из ментовки поступила, из ГАИ? Так вот, сообщаю: прямого отношения к гэбэшникам я не имею. Они меня наняли для выполнения задания. Вот и вся любовь.

– Да? – он приподнял левую бровь, выражая недоумение. – Так ты, выходит, наемник? А они что – и такие вещи практикуют?

– Выходит, практикуют, – согласился я. – Я сам удивился.

– Ну, – Катаев кивнул. – Это естественно. Нормальная реакция. А чем ты в свободное от наемничества время промышляешь?

– Киллерствую помаленьку, – я не видел причин скрывать это.

– Ну?! – на сей раз обе его брови полезли вверх. Видимо, удивление было безгранично. – Ты серьезно?

– А ты полагаешь, что они для этой работы любого слесаря-сантехника могли пригласить?

– Ты, наверное, прав, – согласился он. – А кто второй?

– Ружин-то? Журналист.

– Еще лучше, – усмехнулся Катаев. – Киллер, журналист и Федеральная служба безопасности. Птица-тройка. И что, вам ФСБ контракт предложила?

– Ясно, – кивнул я.

– И какие условия?

– Отпущение грехов.

– Не понял, – он скривил губы – мол, что это за чушь такая, ни разу не слыхивал. Я, как мог, объяснил ему, умолчав, однако, про денежную сторону вопроса. Я не хотел, чтобы он смеялся, услышав сумму. Не его ума дело. Сам знаю, что по бабкам все выглядело смешно. Но тут не в бабках суть. – Ого! – сказал Катаев, когда я закончил объяснение. – Индульгенция это. Знаешь такое слово? В средние века католикам бумажки продавались с отпущением грехов от имени самого Бога. Занятная вещь.

– Слыхал, – подтвердил я.

– Надо бы, кстати, прикинуть – может, и в нашем деле индульгенции как-то использовать? Подумаю на досуге. А контора тебя ориентировками тоже снабдила? – я кивнул. – И моя там была?

– Была.

– И что они про меня писали? – он, оказывается, еще и тщеславием страдал. Или наслаждался.

– Писали, что ты, возможно, мозг всей организации, хотя более точных сведений указать не могут. Лажа, в общем. Мне самому пришлось тебя искать.

– Если бы Сотников не сдал, ты бы меня ни в жизнь не нашел, – самодовольно заметил Катаев. – Я все продумал. Гаврила, гад, потерпеть не мог. Боли испугался. Да, кстати, – он вдруг оживленно встрепенулся, вспомнив ускользнувшую было мысль. – Как, все же, насчет твоих болевых порогов?