Владимир Гриньков - Я – телохранитель. Киллер к юбилею

— Ну, это — редкий случай, — пожал плечами Китайгородцев. — Обычно все намного будничнее.

— А по-моему, очень романтично, — сказала Рита и повела рукой вокруг.

А вокруг плавал сумрак, едва разгоняемый неярким светом притаившегося в углу торшера, да пел свою заунывную песню ветер за окном. Горячий чай на столе, тёплый плед, тишина в доме — загадочная и пугающая одновременно… И никого постороннего в комнате.

— Ты когда-нибудь охранял одиноких женщин?

— Да.

— А они пытались тебя соблазнить?

Ого! С коньячком он сегодня переборщил, наверное. Надо было бы ограничиться одним лишь чаем…

— Нет, — ответил Анатолий.

— Неужели?

Выражение лица кроткое, а в глазах — это явственно угадывается — прыгают озорные чёртики.

— Действительно ничего не было, — развел руками Китайгородцев.

— Это, наверное, старые были женщины? Очень старые? Мама какого-нибудь олигарха, да? Бедная старушка боялась оставаться по ночам одна, и ты был вынужден играть с нею в карты. Угадала?

— Да. К тому же она была неподвижна, мне приходилось возить её в коляске, а ещё у нее всё время барахлил слуховой аппарат.

— Всё ты врёшь, — засмеялась Рита.

Щеки у неё раскраснелись, и вообще она, судя по всему, чувствовала себя великолепно.

— A у меня был когда-то парень, — совершенно неожиданно призналась она. — С ним было весело. Знаешь, как его звали?

— Как?

— Джек.

— Американец, что ли?

— Нет, наш, русский.

— Имя не настоящее, наверное?

— Конечно. Просто я его знала как Джека. Так он представился, когда мы с ним познакомились. Знаешь, это очень здорово — когда в человеке есть тайна. Когда ты не знаешь, как его в действительности зовут, чем он в этой жизни занимается, кто его предки и как он думает жить дальше… Ты с ним просто общаешься, понимаешь? Он интересен тебе как человек, вот в эту самую секунду, когда он рядом. Это здорово!

— Неужели не хочется узнать человека получше? — удивился телохранитель.

— А зачем? Ты разве не замечал, что в людях всегда только разочаровываешься, и никогда не бывает так, чтоб наоборот? Чем больше ты человека узнаешь, тем больше в нем обнаруживается недостатков.

— Не всегда.

— У меня — всегда, — сообщила Рита об итоге собственных жизненных наблюдений.

— И что же Джек? — вернул ее в русло разговора Китайгородцев.

— Ничего, — пожала она плечами. — Сначала было весело, потом появился мой отец и всё испортил. Джек ему не понравился. И он Джеку — тоже. Обычная история. Люди встречаются, люди прощаются, как поётся в одной песне…

— И Джек исчез?

— Да.

Естественно, что не она была инициатором разрыва. Ей слишком одиноко в жизни, чтобы она могла разбрасываться друзьями…

Послышались шаги в коридоре, затем раздался стук в дверь. И сразу разрушилось ощущение покоя и уюта.

— Кто? — спросил телохранитель.

— Толик, это я, — прозвучал голос Богданова.

Китайгородцев открыл дверь. Андрей Ильич выглядел расстроенным.

— Ты понимаешь, с собаками этими неувязка получается, — произнес он. — Почему, как оказалось, Ромка начал стрелять? Осерчал на псину за доктора своего!

— Виталия Степановича?

— Ну! Тот вышел прогуляться, — кто ж знал, что он по потёмкам будет шастать, — а мы уже собак спустили, как ты велел. Ну, вот один пес и прихватил доктора — хорошо ещё, что тот недалеко от жилья шел, смог отбиться, да убежал. Ромка об этом прознал, взбесился, пошел бить собак. Одну вот застрелил. Вторую я на цепь посадил.

— Спустить с цепи!

— Толик!

— Немедленно! — жестко приказал Анатолий. — И всех предупредить, что с наступлением темноты — никакого хождения по территории! Как хочешь им это объясняй! Комендантский час, чрезвычайное положение — но чтобы ни один человек, кроме охранников, не перемещался по территории в тёмное время суток!

Костюкова привезли из аэропорта поздно ночью. Китайгородцев слышал шум двигателя и хлопанье автомобильных дверей. Он спустился вниз, когда Костюков в сопровождении Богданова входил в дом. С ними был еще один мужчина — в роскошной кожаной куртке (совсем не по погоде) и нетрезвый, как с первого взгляда определил Анатолий.

— Привет, Сибирь! — громогласно поприветствовал мужчина Китайгородцева.

Вполне возможно, что от производимого им шума проснулись обитатели не только гостевого дома, но и хозяйского.

Андрей Ильич нахмурился и всем своим видом давал понять, что с этим нетрезвым гостем он уже хлебнул лиха по дороге от аэропорта и ждёт-не дождётся, когда избавится от столь беспокойного подопечного.

— Как долетел? — спросил у Костюкова Анатолий.

— Нормально.

— Нормально мы долетели, мужики! — тут же подключился тот, в кожаной куртке. — Народ в самолете был что надо! Настоящие сибиряки! Не то что фуфло это московское!

— А вы сами откуда? — вежливо поинтересовался у него Китайгородцев.

— Из Москвы я, — сообщил нетрезвый.

— Это сводный брат Тапаева, — шепнул на ухо Анатолию Богданов.

Кажется, от тапаевского родственничка он ничего доброго не ждал.

— Юрий! — представился нетрезвый и протянул Китайгородцеву руку. — А ты сибиряк? Я сибиряков уважаю!

Анатолий выразительно посмотрел на Богданова. Тот засуетился:

— Сейчас мы устроимся на ночлег, — излишне бодрым голосом сообщил Андрей Ильич.

Его слова были обращены к нетрезвому Юре, но гость и не собирался спать.

— За встречу! — огласил он повестку сегодняшнего заседания. — За встречу, мужики!

От него было слишком много шума. Что-то с ним надо было делать.

— Может, действительно отметим? — предложил Костюков и подмигнул своему коллеге.

Они поняли друг друга. Гостю до полной кондиции оставалось принять на грудь граммов двести, вряд ли больше, а потом уж он будет мирно спать — и проблем с ним никаких.

— Посиди с нами, — предложил Богданову Анатолий, сразу определив того, кто будет пить с неугомонным другом всех сибиряков.

Ильича не пришлось упрашивать. Уже через пять минут он принес с хозяйской кухни съестное. Тем временем Китайгородцев в одной из пустующих комнат второго этажа готовил нехитрое застолье.

— Летим мы, значит, — рассказывал Юрий, ни к кому конкретно не обращаясь, — а рядом со мной — такой пафосный мужик. Ну, видно, что все у него тип-топ, что до дефолта ему еще далеко, и всё такое прочее… Я ему говорю — давай выпьем. А у меня коньяк был. Московский. На Ленинградском шоссе делают. Не пили? Такой — с красной этикеткой. Им наш мэр сказал, чтоб, значит, не шалили. Чтоб качественно, мол, и без подделок. Ну, ребята стараются. И я этому мажору говорю — давай выпьем. А он… (непечатно)… нос воротит. Я ему тогда говорю — ты… (непечатно)… за здоровьем своим следишь и боишься лишний раз напиться, чтобы цирроз печени ненароком не заработать, да? А вот наш самолет сейчас… (непечатно)… и печень твоя, безо всякого там, заметь, цирроза будет висеть на какой-нибудь сосне — тебе от этого легче будет? Да ты посмотри… (непечатно)… в иллюминатор, у нас уже крыло горит, вот-вот самолет… (непечатно). Крыло не горело, ясное дело, это фонарь там такой — знаете? А он, хотя и разобрался, что фонарь, а всё-таки его пробрало. В общем, пять минут я с ним ещё… (непечатно)… по душам доверительно — и мажор этот спёкся! Жалко, что коньяка у меня было только две бутылки, мы его… (непечатно)… этот… (непечатно) совсем скис, ему пакетики менять не успевали, он… (непечатно)… весь салон, и все… (непечатно)… ну просто… (непечатно)…