Андрей Воронин - Инструктор. Первый класс

Похороны были назначены на полдень, но дверь в квартире бывшего заведующего производством Александра Леонидовича Шмыги перестала закрываться уже в девять утра. Люди, теснясь, входили в прихожую, боязливо косились на занавешенное простыней зеркало и по-простецки обтянутую красным сатином крышку недорогого соснового гроба, поставленную на попа в углу, а затем протискивались в гостиную, где был выставлен для прощания гроб с телом покойного. Тело, одетое в лучший выходной костюм, с горящей свечкой в связанных полотенцем руках и с церковным венчиком на лбу, округлым холмом выступало над краем гроба, как остров над поверхностью океана. Костюм покойного вышел из моды лет двадцать назад, но по-прежнему выглядел так, словно его купили только вчера; более того, на лацканах его сегодня не усматривалось ни малейших следов перхоти и крошек картофельных чипсов. Это было вполне объяснимо: костюм на Александра Леонидовича надели уже после смерти, а мертвые чипсов не едят, что бы ни думали по этому поводу древние язычники.

Вдоль стен были расставлены собранные со всего подъезда стулья, на которых, пригорюнившись и старательно, до красноты натирая платочками сухие глаза, сидели одетые в траур плакальщицы из профсоюзного комитета. Со стороны скорбного изголовья доносились сдавленные рыдания безутешной вдовы; сын покойного, семнадцатилетний балбес с толстой глупой физиономией, стоял рядом с матерью и откровенно скучал.

В комнате пахло церковным елеем, свечным воском, потом и несвежим дыханием множества людей, набившихся сюда, как сельди в бочку. Люди стояли вдоль лестницы от второго до третьего этажа, образуя живой коридор, и кучками курили во дворе. Проститься с покойным явились, пожалуй, все, кто работал на заводе, за исключением разве что лохматых барбосов, которых прикармливали сторожа. Шмыгу никто из них не любил, но годы существования в условиях рыночной экономики сделали свое дело: работники частного завода хорошо усвоили, в чем заключается суть так называемого корпоративного духа, и откалываться от коллектива не рискнул никто. К тому же в этот скорбный день простым работягам представилась воистину уникальная возможность своими глазами посмотреть, как жил их покойный директор, много ли наворовал при жизни и не пустил ли по ветру украденные у них денежки. Поэтому многие, дождавшись своей очереди войти в квартиру, не столько смотрели на гроб с телом своего бывшего начальника, сколько украдкой стреляли глазами по сторонам, дивясь невиданной по здешним меркам роскоши: подвесным потолкам, завешенным коврами флизелиновым обоям, выставке хрусталя в стеклянной горке и относительно новой, хотя и решительно безвкусной мебели. При этом многие — в основном, разумеется, мужчины, — судя по выражению лиц, с удовольствием предвкушали богатые поминки, на которых можно будет бесплатно закусить, а главное, выпить.

Клим Зиновьевич Голубев сильно запоздал к началу этого парада лицемеров, поскольку, выполняя данное ему общественное поручение, лицемерил в другом месте, а именно в столовой номер два Песковского горпищеторга, арендованной для проведения поминок.

Последним (если не считать отданного секретарше устного распоряжения насчет чая с лимоном) приказом покойного руководителя предприятия был приказ о назначении Клима Зиновьевича Голубева сменным мастером цеха. Приказ этот включил Клима Зиновьевича в не столь уж многочисленную когорту заводского руководства. Очутившись на одной из нижних ступенек карьерной лестницы, Голубев обнаружил, что привилегий у него прибавилось не так уж много, зато круг обязанностей значительно расширился. Поскольку он был всего лишь мастером, то есть недалеко ушел от обыкновенного бригадира, да еще вдобавок и новичком в занимаемой должности, нагружали его нещадно, сплошь и рядом норовя свалить на него мелкие повседневные дела, которые начальникам более высокого ранга было лень или недосуг выполнять самим. Пробыв в новом для себя статусе руководящего работника всего два дня, Клим Зиновьевич уже начал постигать горькую истину: на самом-то деле покойный Шмыга назначил его не начальником, а мальчиком для битья, пастухом при так и норовящем разбрестись стаде бездельников и пьяниц. Вынужденный по долгу службы проталкивать в эту инертную массу идеи и начинания руководства, которое его и в грош не ставило, Голубев очутился между молотом и наковальней. Осознав это, он понял и еще кое-что: это совсем не то, к чему он стремился, ради чего подсыпал яд в колодец мастеру Егорову и отправил на тот свет целых четыре человека. Покойница жена сыграла с ним очередную злую шутку, уже после смерти заставив воплотить в жизнь идею, которую сама же и вбила ему в голову: что начальником быть лучше, чем подчиненным. Начальником — да, лучше, но каким?!

Словом, теперь Климу Зиновьевичу оставалось лишь сожалеть о том, что жену нельзя отравить вторично. В действительности жена была не виновата в постигшем его разочаровании: виноват был сам Клим Голубев, а точнее, мать-природа, создавшая его таким. Есть люди, которым прямо-таки на роду написано работать руководителями. Они умеют подчинять себе окружающих, навязывать им свою волю и, что самое главное, получают от этого огромное удовольствие. Есть другие — те, кто отлично работает руками или головой, но начисто лишен так называемых организаторских способностей и, будучи помимо своей воли вытолкнутым на руководящую должность, очень скоро ее покидает при более или менее печальных обстоятельствах. Третьи же не могут ни того, ни другого и одинаково плохи как в кресле начальника, так и в промасленной спецовке простого работяги. Их удел — лежать на диване, плевать в потолок и мечтать о великих делах, которые они могли бы совершить, если бы дали себе труд с этого дивана подняться. Клим Зиновьевич Голубев относился именно к этой категории трудящихся, но был не настолько умен, чтобы признаться в этом хотя бы себе самому.

Организацию поминальной трапезы взяла на себя Ирина Архиповна — горластая семипудовая бабища, заведующая складом готовой продукции. В помощники ей определили Клима Зиновьевича, который не сумел отбиться от этой «высокой чести». Обязанности его сводились к роли мальчика на побегушках: взять заводской микроавтобус и сгонять за водкой, закупить недостающие продукты, проследить, чтобы правильно расставили столы и стулья, пересчитать столовые приборы, развесить, где требуется, траурные ленточки и установить на полагающемся месте портрет юбиляра — то есть, тьфу, не юбиляра, конечно, а дорогого усопшего.

К исходу второго часа этой бурной деятельности Клим Зиновьевич изрядно осатанел — не столько от многочисленных дел, в силу известных причин представлявшихся ему скорее приятными, чем обременительными, сколько от общения с Ириной Архиповной, которая, по его твердому убеждению, могла бы даже святого превратить в кровожадного маньяка-убийцу. Вот кого бы он с удовольствием отравил! Да не своим гуманным препаратом, который впору использовать для эвтаназии, а чем-нибудь позабористее, от чего эта крикливая туша подыхала бы медленно и трудно…