Андрей Воронин - Инструктор. Первый класс

— Смотрите, какая цаца, — не очень уверенно съязвил Климов.

Эта реплика осталась без внимания, словно ее никто не произносил.

— Человек, который нарушает свое слово, бесчестен, — продолжал Реваз, обращаясь к Мухину. Он бросил в рот небольшой кусочек мяса и запил вином. — Твой компаньон бесчестен вдвойне, потому что пытается заставить тебя нарушить обещание и пользуется при этом правом решать, кому платить деньги, а кому не платить, — правом, которое, заметь, сам же себе и присвоил. Посмотри на него! Что ты видишь? Это не шакал, это даже не крыса — это просто слизняк, неспособный отвечать за свои слова. У меня на родине таких нет. А знаешь почему? Они не доживают до совершеннолетия. Одни перевоспитываются, а другие… ну, словом, бывает по-всякому. Кто нечаянно с обрыва сорвется, а кого и друзья в спину подтолкнут.

— Реваз, не надо, — снова взмолился Мухин, но взмолился по инерции, подумав при этом: «А почему, собственно, не надо?»

— Конечно, не надо, дорогой, — неожиданно легко согласился Гургенидзе. — Ничего не надо, даже извиняться. У каждого народа свои обычаи. У вас, русских, принято плевать друг другу в лицо, утираться и радоваться: вай, молодец, генацвале, хорошо плюнул, метко! Я этого не понимаю, но кто я такой? Лицо кавказской национальности, инородец и, как это… рыжий проходимец, вот. В чужой монастырь со своим уставом не лезут, я правильно сказал? Правильно. Я и не лезу. Поэтому извиняться передо мной не надо. Надо платить деньги, и все. Поставить одну маленькую подпись на одной маленькой бумажке и остаться друзьями… Ты принес бумагу, Виктор?

— Да, — с готовностью откликнулся Муха, выкладывая на стол загодя подготовленное распоряжение о переводе средств с лицевого счета «Бельведера» на некий номерной счет в одном из островных офшоров.

— Я не подпишу, — продолжал упрямиться Климов, до сих пор не желавший понять, насколько все серьезно.

— Поспорим? — предложил Реваз, впервые за последние несколько минут обращаясь непосредственно к нему. — Это «Хеклер и Кох VP70», — сообщил он, демонстрируя соответствующее изделие таким стремительным жестом, что Климов инстинктивно отшатнулся и побледнел. — Оснащен магазином на восемнадцать патронов калибра девять миллиметров, плечевым упором и особым переключателем для стрельбы короткими очередями по три патрона. В данном случае, как видишь, базовая комплектация дополнена весьма эффективным глушителем, так что выстрелов никто не услышит. А чтобы никто не услышал ТЕБЯ, я использую вот это. — На стол лег рулон широкого медицинского пластыря. — Обещаю стрелять только одиночными. Начнем, пожалуй, с пальцев на ногах. Потом, когда мы мирно разойдемся, можно будет просто натолкать в ботинки газетной бумаги, и никто ничего не заметит. Интересно, сколькими пальцами ты готов пожертвовать, прежде чем сделать то, о чем тебя уже давно просят? Только не торопись с ответом. Помни: для того, чтобы подписать бумагу, достаточно всего трех пальцев на правой руке.

— Виктор, — слабым голосом позвал Климов. Глаза его сошлись к переносице в попытке удержать в поле зрения пахнущий оружейным маслом вороненый цилиндр глушителя. — Виктор, что происходит?

Мухин в ответ лишь скорчил болезненную гримасу, долженствующую означать улыбку, и едва заметно развел руками: ну, а чего ты, собственно, ожидал? Он и сам не понимал, что происходит и как к этому относиться; с одной стороны, он не хотел кровопролития, а с другой, был очень даже не прочь избавиться от Климова, который за эти годы безмерно ему надоел. Реваз был прав: это даже не крыса, это — самый настоящий слизняк. К тому же, после того как этого слизняка раздавят, доходы от бизнеса не придется делить пополам…

— Подписывай, уважаемый, — сказал Реваз. — Я устал держать на весу эту штуку, она, знаешь ли, довольно тяжелая. Одно непроизвольное сокращение маленькой мышцы — и ты покойник, а мне придется долго ждать своих денег… Кому это надо?

Левой рукой он подвинул Климову документы, а затем, неловко изогнувшись, извлек из внутреннего кармана пиджака дорогой «паркер» и положил поверх бумаг. На Мухина он не смотрел; Муха подумал, что спокойно мог бы сейчас пристрелить кавказского отморозка, но Ржавый опять был прав: у Виктора Мухина в данный момент не было ни пистолета, ни желания им воспользоваться. Желание у него было только одно: чтобы все это поскорее закончилось. «А ты и впрямь размяк, братишка, — мысленно обратился он к себе. — Один твой партнер сует другому шпалер под нос, а ты сидишь и смотришь, как будто тебя это не касается. Ну а что делать? Наброситься на Ржавого с кулаками и получить пулю в кишки? А если и не получить, что дальше? Климов — баран, он не понимает, что Реваз — наша последняя надежда. Прогони его, и завтра в офис ворвутся уроды в камуфляже, изымут все документы, а нас попросят под зад коленом — на паперть, милостыньку просить. Нет, Реваза терять нельзя. А вот Климова, если что, — можно. А если подумать, то и нужно. Достал уже своим чистоплюйством, сил больше нет никаких. В самом деле, как я вместе с ним столько лет вытерпел?»

Трясущейся рукой Игорь Климов снял с ручки колпачок. В сильном свете висевшей над столом лампы ярко блеснуло золотое перо. Заметив этот блеск, Муха механически, не отдавая себе отчета, дотянулся до своего золотого портсигара работы самого Фаберже, сунул в зубы пластиковый мундштучок сигариллы и щелкнул фасонистой бензиновой зажигалкой. Курить ему не хотелось совершенно, но и просто сидеть на стуле, как куль с мукой, пока Ржавый нагибает компаньона, было как-то неловко.

— Полегче, генацвале, — небрежно произнес он, чтобы окончательно развеять эту неловкость. — Не жми так сильно, а то сломаешь.

До него тут же дошло, как это прозвучало, — так, словно они с Ржавым с самого начала были заодно и вместе спланировали эту безобразную сцену. Это почувствовали все; Гургенидзе бросил на него короткий, удивленно-насмешливый взгляд через плечо, а Климов, на мгновение отведя глаза от ствола пистолета, посмотрел так, что, казалось, мог прожечь Муху насквозь.

Золотое перо коротко прошуршало по бумаге и чиркнуло, оставив на ней длинный росчерк. Реваз ловко выхватил документ из-под руки Климова, осмотрел подпись и только после этого опустил пистолет.

— Вот и молодец, — сказал он тоном папаши, трусоватый отпрыск которого только что отважился прыгнуть в воду с двухметровой высоты. — Честное слово, молодец!

— Вам это даром не пройдет, — трясущейся рукой надевая на ручку колпачок, с трудом выговорил непослушными губами Климов. — Особенно тебе, — обратился он персонально к Мухе. — Эту сумму ты мне вернешь до последней копейки, а потом — чтоб глаза мои тебя больше не видели, подонок!