Александр Тамоников - Даманский. Огненные берега

Китайцы — шустрые, возможно, кто-то и успел сигануть, сообразив, что не стрелять надо, а когти рвать!

Прогремел взрыв, разбросал обломки снарядных ящиков, закопченные гильзы. Повалился державшийся на соплях орудийный щиток.

Но невидимая пружина уже подбрасывала советского пограничника! Он вскочил, подстегивая себя пронзительным воплем, заученным движением сбросил автомат со спины, щелкнул предохранителем. Патрон уже в стволе…

Автомат бился в онемевших руках, едва не выскакивал. Пули летели вразброд, рикошетили от «копченой» стали. Их было четверо, такие же фуфайки, шапки на «рыбьем» меху. Двоих посекли осколки — они оказались в эпицентре взрыва. Третьего отбросило, он пытался привстать, осоловело водил глазами. Четвертый рвал заклинивший затвор, заливисто верещал.

Мгновение, чтобы выявить оставшиеся мишени, и вот он уже бьет конкретно, адресно. Запузырился, порвался от избытка свинца бушлат, китаец выронил автомат, начал извиваться, как червяк на крючке. Падай, сволочь!

Второй протестующе вытянул руку — не стреляй, пощади! В глазах стоял первобытный ужас. Что ж, русские — народ сердобольный, но не сегодня! Голова китайца раскололась, как орех, остались лишь глаза, объятые страхом.

По тропе со стороны дороги бежали другие солдаты — сколько их, Михаил даже не считал. Перекошенные узкоглазые лица, грязное обмундирование. Кто-то уже стрелял, не разобравшись в ситуации, — пули свистели высоко над головой.

Бабаев выпустил в них остатки магазина и уже не смотрел — досталось ли кому, стал быстро спускаться вниз. Извилистая тропа плясала перед глазами, скопления кустарника, дальше — опять деревья, смешанный лес до самой Уссури… Тропа пропадала за еловыми лапами. Склон был крутой, не для бега — корни, камни под ногами.

Бабаев пробежал метров десять, а дальше с ужасом почувствовал, как его несет по инерции — разобьется к чертовой матери! Может, и к лучшему, что запнулся. Дальше уже не бежал — катился кубарем. Китайского автомата в руках уже не было, да и черт с ним! Он был уверен, что разобьется. Небо и земля менялись местами, он взлетал на трамплинах, цеплялся за корни, деревья мелькали, оставались сзади. В глаза летело огромное дерево — почему-то без веток в нижней части, он уже видел свои мозги, размазанные по стволу, истошно завыл. В последний момент опять за что-то зацепился, сменил курс, страшное дерево промелькнуло рядом, а он со всего разгона влетел в яму, оставшуюся на месте выдранной бурей ели, — рухнул в нее, от мощного сотрясения чуть не испустил дух…

Но нет, сознание еще теплится. Михаил цеплялся за жизнь, страшно не хотелось умирать на чужой земле! Руки подергивались, ногти впивались в мерзлую почву. Он что-то шептал.

Несколько человек пробежали по тропе. Тряслись ветки, с них сыпался снег. Внизу кричали, китайцев гнала решимость догнать ненавистного русского.

Вдруг стало тихо. Сознание понемногу прояснилось, вернулись боль и чувствительность к холоду.

Михаил вытягивал себя из ямы, как из болота. Выполз, покосился на внушительный выворотень, спасший его от бесславной гибели. Он выживет, он справится…

Бабаев лежал на склоне, в окружении деревьев, понемногу приходил в себя. Китайцы не возвращались, очевидно, лазили по берегу, искали вчерашний день. А может, вернулись в часть другой дорогой. Это не имело значения. Тропа была рядом, но он не хотел на нее возвращаться.

Поднялся, побрел вниз — в противоположную от тропы сторону. В глазах темнело, а может, и не только в глазах — на окрестности реки опускались сумерки. Он падал на колени, прижимался к деревьям, отдыхал, потом опять поднимался, брел дальше.

Справа перекликались китайские постовые, он плевал на них! Десяток уничтожил, можно и помирать, уже не так обидно… Сознание путалось, он шел на автомате. Чувство времени не работало.

Когда он выбрался к реке, темнота уже сгустилась. Бабаев не чувствовал своих конечностей, брел словно робот, непонятными зигзагами. Опять не устоял на обрыве, скатился поленом, вылетел к реке. Здесь уже не было китайских военных — он выбрался к Уссури за пределами их расположения.

Сил не осталось, но в голове сравнительно прояснилось. Шансы на спасение подросли. Белое пространство перед глазами — река. Советский берег терялся за пределами видимости. Справа — остров Коркинский, за ним — Атаманский. В тех краях лениво постреливали, блуждали огни прожекторов.

Михаил смог подняться только на корточки и в таком виде вышел на реку. Снег был по колено. Он двигался на четвереньках, потом поднялся, побрел, стараясь шире расставлять ноги. Сапоги проваливались, он не шел, а фактически стоял на месте, буксовал, падал! Злость на самого себя — и что мы тут изображаем падающую Эйфелеву башню? Или какая там башня у них падает?

Он сделал передышку, потащился дальше, уже быстрее, увереннее. Открывалось второе дыхание. Михаил обогнул восточную оконечность Коркинского острова, стал смещаться на юго-запад — застава где-то там. Голова отключалась, но из мглы проявлялся берег — не такая уж коломенская верста.

Его заметили — с китайской сопки застучал пулемет. Пули взрыхлили снежную массу неподалеку. Он отмахнулся, как от надоедливых комаров, но ноги понесли быстрее.

Прожекторов на этом участке не было, китайцы лишь смутно видели, что реку кто-то переходит. Пулеметчик упорствовал. Пули ложились все ближе, снег летел в лицо. Пришлось упасть и какое-то время не вставать. Попал — доволен?

Он лежал, глаза закрывались, рывками наваливался сон, бороться с ним было практически невозможно. Перед глазами вставало грустное лицо матери на похоронах отца — давно расстались, почти не общались, тот вел асоциальный образ жизни, — а вот ведь накатило, когда увидела его мертвым в гробу, вспомнилось все хорошее, что у них когда-то было… Вот первый год службы, рядовой Бабаев стоит на посту номер один у знамени части. Ниша в штабном коридоре, стеклянный короб, и он торчит истуканом. Ночь глухая, дико хочется спать, но пошевелиться нельзя, разрешается лишь принять стойку «вольно». Зимняя шапка на голове, он упирается макушкой в стену — чем не подушка? Сладко спит, но бдительность не теряет — когда заходят дежурные офицеры и прочие полуночники, он опять торчит, как африканский идол, глаза навыкат, рука сжимает ремень автомата…

Пулеметчик потерял к нему интерес, дорога свободна. Главное в нелегкой воинской службе — вовремя проснуться. Он очнулся, лизнул снег, снова побрел. За спиной остался остров Коркинский, еще немного, и он поравняется с протокой, отделяющей этот остров от Атаманского.

Прошедшим днем здесь все было сложно — чернели воронки от мин, выделялись остовы сгоревшей техники. Сознание делало ручкой, подгибались ноги. Очередную дыру во льду он не проглядел, но не учел расползающиеся по льду трещины. Под ногами хрустнуло, он провалился, замахал руками! В голове стало ясно, как днем — ну почему?! Два шага до наших!