Николай Иовлев - Поединок

Начало смены в семь утра. Опаздывать нельзя: Фима, сволочь, выгонит и возьмет другого. Но я опять опаздываю. Вчера некисло втерся — и сегодня еле встал по зову будильника. Нельзя сказать, чтобы за дверью морга судмедэкспертизы томилась очередь желающих стать если не патологоанатомом и даже не санитаром, то хотя бы помощником последнего. Но замену мне Фима найдет в два счета, потому что он платит почти каждый день. Наличными. И не требует паспорта с пропиской. А требования у Фимы простые: хочешь работать — работай, не хочешь — проваливай. Именно поэтому я не должен испытывать его терпение: в семь ноль пять, катя перед собой специальную тележку, я должен отправиться в подвал за свежим трупешником.

Покойнички здесь у нас не простые, а в некотором роде особенные: неопознанные, насильственно убиенные и почившие внезапно, заронив тем самым подозрение, что сделать это им помогли. Подванивают все они одинаково мерзко. Первые дни специфический запах смерти, вид трупов и особенно же их обработка провоцировали в моем горле рвотные, спазмы, но миновал всего лишь месяц — и я, кроме всего прочего, мог уже, не шибко воротя нос, вырезать из нутра необходимые органы и укладывать неопознанных мертвяков в грубые гробы из неотесанных досок…

Попадают к нам остывшие визитеры по-разному. В зависимости от того, кто и где встретил свою смерть. Одни встретили ее в окружении родных, другие — в канализационном люке, в подвале, на чердаке, третьи — в петле или от пули. Мы одинаково радушно принимаем всех — молодых и старых, богатых и бедных, полных и худых, светло- и смуглокожих. После смерти все становятся равными и различаются лишь степенью сохранности тела. Бывает, тело это так разложилось, разбухло, что и телом-то его назвать нельзя: бесформенная, студенистая масса. Главная задача при работе с такими текучими останками — вынести запакованную в целлофан медузоподобную массу так, чтобы она не вытекла на пол. Потому что убирать за собой она уже не может, а стало быть, делать это придется живым. В частности, мне.

Зимой здесь было полегче: на холоде трупы портились медленнее. Но теперь, в середине мая, с каждым днем, по мере продвижения к лету, ситуация меняется. В худшую, разумеется, сторону. Трупы гниют прямо на глазах. И смрад такой, что слезу вышибает. Открытые окна помогают мало. Не представляю, что будет летом, в жару. В противогазах, что ли, работать придется? И родственники душат не меньше трупов: вы бы, мол, хоть кондиционеры поставили! Поставь, если не надорвешься: восемь «разделочных», три гримерных и большой накопитель на четыре окна. Никаких кондиционеров не напасешься. Да родственникам что! Поплакали, попричитали, опять поплакали, свезли усопшего в крематорий, залили горе водкой и забыли наш гостеприимный приют как страшный сон. А мы тут остались в потрохах копаться.

Мой непосредственный начальник Фима — пожилой нервный дядька. А у него начальников двое: Степаныч и Плюмбум. Оба — патологоанатомы. Плюмбум — потому что фамилия у патолога Свинцов. Злой мужик, истеричный, хуже бабы.

Фима встречает меня злобным лаем:

— Еще раз опоздаешь — будем прощаться. Смотри мне, паря, я тебе серьезно…

Патологи приходят к восьми, когда у нас с Фимой и его напарником Борей уже все готово. Первые два трупешника — на столах в разделочных цехах. Обмеряны и взвешены. Плюмбум, брезгливо морщась, натягивает герметические перчатки. Беглый внешний осмотр. Фима едва поспевает записывать под диктовку Плюмбума. Тот не щадит помощника — спешит, истерично взвизгивает, отказывает, когда Фима просит повторить, что занести в графу «характер и расположение трупных пятен». Закончив внешний осмотр, вооружась скальпелем, Плюмбум рассекает безжизненное тело от горла до лобка…

Тут и я вступаю в сношения с мертвяком. Мозг — в пластмассовое ведерко, кишки — в миску, а почки, мочевой пузырь и половой орган — в специальный капроновый контейнер. За этим «ретропакетом» должен приехать заказчик и отстегнуть бабки, мне тоже от этого перепадет. Делать это, понятно, запрещено, ну да мало ли что у нас запрещено. Я не сую нос в чужие тайны. До крематория тут самая короткая дорога. В гробу из неструганых досок. Мне платят — и ладно. И платят сравнительно неплохо, хотя, конечно, Фима мог быть и пощедрее. Но лучшая работенка, которую я нашел и бросил до этой — грузчиком на оптовом складе, — вымотала мое тело до полного изнеможения всего за две недели, а платили за тот поистине каторжный труд в два раза меньше…

Из морга я прямиком на Некрасовский: приободриться после мрачных трудов. Плюмбум выдает Фиме премиальные за припудривание покойников и за всякие потроха, которые идут налево, а Фима мне — мою долю.

Но однажды я все-таки опоздал на целых четыре часа. То ли будильник не сработал, то ли башка, затуманенная неслабым дозняком, подвела. Скорее всего, конечно же, второе. Только Фиме плевать, кто там виноват. Ему все пришлось делать самому: таскать покойников — на груди, в обнимку, потому что лифт уже третий день не работает, раздевать их, обмерять, взвешивать, к тому же, как назло, попался испорченный. Остались от него лишь одежда и ботинки, а на остальное лучше не смотреть. Как бедный Фима допер эту гниль, просто непонятно. Опознать останки можно только по одежде. Фима в мою сторону даже не смотрит, но я не сдаюсь так уж сразу. Авось оттает. Заглядываю в разделочную к Степанычу — может, чем помочь. Степаныч на приветствие не отвечает. Работает над детским трупиком. От помощи Степаныч отказывается. Да и нет у него работы, с которой он сам бы не справился. Иду к Плюмбуму. В коридоре со мной будто случайно сталкивается Фима.

— Ты еще здесь? Я же сказал тебе русским языком: убирайся!

— Ну, Ефим Абрамович!..

— Убира-айся!..

Спасаясь от Фимы, заскакиваю к Плюмбуму. Плюмбум не один. В смысле, не только с трупом. На пару с незнакомым мужиком они колдуют над глазами мертвеца. Понятно. Это какой-нибудь спец из офтальмологического центра. Кому-то, возможно после несчастного случая, необходимо срочно пересадить роговицу — или что-то в этом духе. Глаза у покойника вынут, а на их место вставят стеклянные — чтобы у родственников мертвого донора не возникало вопросов. Значит, сегодня опять будет премия. Неужели без моего участия?

— Ну как? — спрашивает Плюмбум.

— Нормальный материал. С таким материалом вполне можно работать.

Стало быть, премия обеспечена. На меня эти узкие специалисты не обращают внимания. Я для них вообще что-то вроде половой тряпки или веника. Кстати, надо бы подмести возле второго стола. Там, судя по отрепьям, потрошили бомжа. Вооружась совком и веником, навожу порядок. Ветошь — иначе это не назовешь — отправляется в бак с мусором. В конце смены его содержимое, в свою очередь, сольется с другими отходами помойного контейнера, что стоит на улице. Кстати, пойду-ка вынесу бачок сейчас, надо же чем-то заняться.