Владислав Ахроменко - Закон-тайга

— Ну, бля, я смотрю на «вертушку» и прикидываю: никак «мусора» в патруль вылетели, — неуклюже пошутил Корзубый.

Чалый внутренне напрягся и, искоса, нехорошо взглянув на недавно откинувшегося товарища, со скрытым подозрением кивнул:

— Здравствуй, братан, мир твоему дому.

— А про вас тут такое базарят!.. — Корзубый взахлеб принялся пересказывать содержимое последней передачи хабаровского телевидения "Их разыскивает милиция". — Надолго в наши края? А то давай ко мне, в кочегарку, у меня полбутылки водяры осталось, а заодно фуфлом угощу, мне не в падлу.

Видимо, одичавший за время таежных странствий, Чалый понял мысль собеседника немного не так, как имел в виду хозяин кочегарки:

— Чьим же это?

Хозяин кочегарки нахмурился:

— Ты че же это такое думаешь, а? Да у меня тут акробат свеженький появился, чурка правда, но нежный-нежный, ласковый-ласковый. Я ж к тебе, Чалый, как к брату родному, с дорогой душой, я бы с тобой даже оленьим жиром поделился, он у меня вместо вазелина.

Возникшее было напряжение требовало разрядки, и потому Астафьев, небрежно кивнув в сторону кабины, в свою очередь предложил:

— Да у меня у самого классный петушила есть. Непроткнутый, но ничего, мы с ним быстро справимся. Столичный, из самой Москвы. Из Театра моды… То ли Елдашкина, то ли Вафлюшкина… С заячьими ушами, — на всякий случай соврал он, по-дружески желая, чтобы Корзубый как следует возбудился.

Спустя несколько минут старые друзья сидели в кочегарке на замасленном топчане, а петухи, и проткнутый и непроткнутый, жались в углу.

Менты и гарнизонные патрули мало интересовали Чалого: кочегарка находилась на самом краю поселка, на небольшом возвышении, и все подходы отлично просматривались. Конечно же, можно было поставить на крышу Малинина в качестве дозорного, но теперь относительно этого урода у Иннокентия созрели совершенно другие планы…

Задумчиво пожевав во рту папиросный мундштук, разомлевший от выпивки и тепла Чалый взглянул на собеседника и спросил:

— А кто он?

Корзубый махнул рукой с явным пренебрежением.

— Да «утюг». — Так на блатном жаргоне издавна именуют фарцовщиков. — Мелочь, дешевка, так себе, ничего особенного. Трындел что-то о любви к своей мелкой узкоглазой родине — мол, надоело ему здесь жить, холодно, рис не растет, бабы наши для него слишком большие… Да и не нужны ему те бабы.

Чалый оживился:

— Как так?

— Да петух он голимый, в натуре! В «духовку» нога влезет… Вообще, странно: такой мелкий, а фуфло, как нора барсучья.

Перспектива лететь в Китай в компании с двумя акробатами, один из которых к тому же импортный, повергла Чалого в состояние эйфории.

— Ну, бля, удружил, дружбан Корзубый, — коротко хохотнул Чалый. — Я как посмотрю — везде одни акробаты, скоро нормальных пацанов совсем не останется, все заголубеют.

— Что ж, жисть такая стала, — философски заметил старший истопник. — Закона не знают…

— Вот-вот, — кивнул Иннокентий, пытаясь сообразить, почему это вдруг так резко начался этот базар: на всякий случай он, идя в кочегарку, захватил с собой острую заточку, спрятав ее в голенище сапога.

А Корзубый продолжал задумчиво и проникновенно:

— "Мусорам" направо-налево продаются. Понятия наши херят. Приходится их петушить волей-неволей. Я-то думал, им это в западло, а им — в кайф, в натуре. Так и не знаешь, что для такого паучины лучше: протыкать или не протыкать? — горестно посетовал знаток блатной этики.

— Ну и где твой китаеза?! — с большей поспешностью, чем следовало, воскликнул Иннокентий; слова о всеобщей ссученности неприятно резанули ему слух.

— Да щас, только свистну, мигом примчится. — Поднявшись, он кивнул своей помощнице. — Эй, чуркоза, гони в поселок за этим…

После чего, присвистнув, сделал обеими руками характерный жест.

Ли Хуа, то и дело оборачиваясь, шагал по направлению к вертолету. При этом в каждой клеточке его тщедушного тельца звучали торжественные аккорды Первого фортепьянного концерта Петра Ильича Чайковского.

"Ну, теперь точно представят к очередному званию, объявят благодарность от имени компартии, направят в какую-нибудь более цивилизованную страну, Уганду или Танзанию…" — звучало в такт мощным фортепьянным аккордам.

Чалый и Малина шли сзади, при этом взгляд Астафьева похотливо скользнул по поджарому заду китайца.

— Слышь, ты, узкоглазый, Ли, или как там тебя еще? — послышалось шпиону сзади, и он, послушно остановившись, проблеял:

— Моя — Ли Хуа, твоя — Чалая, твоя друга — Малина, да?

Кеша хмыкнул и, очень нехорошо улыбнувшись, предложил:

— А хочешь, и ты будешь моя подруга? — Не дождавшись ответа, он сразу же завершил любовную прелюдию и перешел к более конкретному предложению: — Давай, забирайся в кабину, понежу своим садильником.

Казалось, невозмутимого китайца трудно было удивить каким-то там садильником — за свою бурную шпионскую жизнь он насмотрелся всякого.

— Хоросо, товарища, в Китаю прилетаем, все тебе там будет. — Для большей убедительности Ли Хуа принялся загибать пальцы, перечисляя: — Рыночная социализма будет, а значит, и риса будет, и водка будет, и тушеная дракона будет, и Ли Хуа будет…

То ли Чалый пребывал в слишком возбужденном состоянии, то ли близость новой родины способствовала эрекции, то ли порыв ветра сильно исказил последние слова китайского «утюга», но он сразу же впал в амбицию.

— Кого-кого ты послал? — окрысился блатной. — Кому не будет? Да и вобще, на хрен ты мне сдался: акробат у меня уже есть, «адика» дружбан Корзубый отлил… Давай, я тебя по-быструхе трахну, тем более целяк ломать не надо, и вали в свой поселок…

— Вот-вот, — неожиданно встрял Малина, понявший, что если Чалый удовлетворит свое плотское желание, то он, Сергей Арнольдович, сохранит свою девственность еще минимум на сутки, — у вас в Китае хреновая демографическая ситуация, на кой там столько китайцев? И так уже там миллиард с чем-то. А то еще забрюхатишь от Чалого, тройню родишь, риса на вас не напасешься, да и вообще: сколько вы нам, русским-то, задолжали? — Неожиданно непроткнутого акробата охватил порыв благородного патриотизма.

Китаец оглянулся: сзади с беспечным, хотя и откровенно вызывающим, видом шагали двое отпетых подонков, организм которых наверняка был подорван наркотиками, денатуратом и долгими годами «командировок». Впереди заманчиво блестели пуленепробиваемые стекла совсекретного военного вертолета, угон которого мог стать венцом шпионской карьеры китайского агента.

Теперь Ли Хуа словно бы преобразился: куда делся тот щуплый, тщедушный «утюг», служащий посмешищем всего Февральска!

Теперь он больше, чем когда-либо, напоминал героя гонконговских фильмов-каратэ — плавные, вкрадчивые движения, напряженный взгляд хитрых маленьких глазок…