Владислав Ахроменко - Закон-тайга

Амур также вошел в азарт — внезапно он прижал уши и зарычал…

— Ты слышал? — дернулся Малина.

— Чего там?

— Собака.

Даже несмотря на почти полную темноту, москвич заметил, как побледнело лицо Чалого.

— Где?

— Да вот… Послушай…

И точно — где-то совсем рядом послышался собачий рык — негромкий, но отчетливый.

— Точно.

— Может быть, волки? — не оборачиваясь, предположил Малинин.

— Да нет, это не волки…

Только инстинкт самосохранения удержал Малину от того, чтобы не закричать, не забиться в истерике.

— Менты?

— Менты, наверное, — наконец-то взял себя в руки Астафьев.

— Прочесывают? — Рот москвича от испуга полураскрылся.

— Прочесывают, — успокоил его подельник. — Так, или ты сейчас бежишь изо всех сил, или я тебя тут бросаю… Понял? — Страшный шепот блатного пробирал Малинина так, что он, так и не закрывая рта, безропотно проследовал за Чалым.

Астафьев, местный житель, прекрасно знал, как правильно уходить от подобного преследования: остановившись, он вывернул карманы и, найдя там несколько раскрошенных «беломорин», аккуратно, чтобы не развеять по ветру драгоценный табак, насыпал крошку в глубокие следы — и в свои, и в Малинины.

Конечно же, можно было поступить куда проще: оставить Малину тут — пока менты занимались бы им, Чалый успел бы выкроить несколько драгоценных, спасительных минут, попытаться уйти еще дальше.

Можно было поступить и того проще: разойтись в разные стороны.

Но оставаться в дикой заснеженной тайге одному, без еды…

Нет, «коровой», в этих страшных условиях воистину священной, нельзя было жертвовать ни при каких условиях.

— Малина, давай, давай; — горячо шептал Чалый, — быстро, быстро…

Москвич и без понуканий бежал из последних сил — недавний рык ментовской собаки будто бы удесятерил его силы.

Меховой треух сбился на лоб, по которому катился грязный пот, зоновский клифт был расстегнут — беглец не обращал на это никакого внимания.

— Давай, давай…

Неожиданно в темноте послышалось близкое журчание воды, и у Чалого мелькнула спасительная мысль, как укрыться от преследования, тем более что теперь задача немного упростилась: урываться надо было не от собак с их чутким обонянием, а от ментов, обоняние которых большой остротой не отличалось.

— Так, давай сюда, — свистящим полушепотом приказал он Малине.

— А?..

— Да давай же… — Держа себя в руках из последних сил, скривился Чалый.

Он подтолкнул обезумевшего от страха москвича вперед — под небольшим обрывом протекал никогда не замерзавший ручей.

— Прыгай!..

— Да я… утону… — пробормотал Малина, — я плавать не умею…

— Идиот, там воробью по хер, не утонешь! — осклабился Астафьев.

— Зачем?

— Плавать буду учить… Потом на море поедешь… А ну, прыгай, твою мать, или я тебя сейчас своими руками утоплю!..

Угроза подействовала — москвич, обдав заледеневший берег мириадами брызг, свалился в воду. Следом за ним туда сошел и Чалый…

Они шли против течения минут двадцать, дрожа и матерясь от холода, но теперь, по хитроумному замыслу опытного блатюка, следы никак не могли вывести на них поганых ментов…

Наверное, Чалый зря израсходовал на собаку остатки табака: не таким псом был Амур, чтобы потерять след, и вскоре он вывел своего хозяина к обрыву.

Каратаев, выйдя к незамерзающему ручью, остановился: следы упирались в берег.

— Да, дела, — тихо, едва слышно проговорил он.

Было очевидно, что уголовники спустились в воду. Может быть, один пошел дальше — по течению, а другой против, предварительно сговорившись между собой встретиться в каком-то условном месте?

Подумав, Михаил сразу же отбросил эту мысль: судя по ментовской ориентировке, слышимой им по радио в УАЗе, только один из беглецов был местным; другой же, Малинин Эс. А., наверняка не отличил бы пихту от дуба.

К тому же Каратаев всерьез и небезосновательно подозревал, что этот самый Малинин, он же Малина, состоит при втором, Астафьевым, он же Чалый, «коровой»; о неравноправии мест, занимаемых беглецами в уголовной иерархии, свидетельствовали татуировки.

Все это говорило в пользу того, что беглецы не разделялись, а пошли вместе.

Михаил задумался: решение следовало принять мгновенно.

Спуститься вниз и попытаться идти по колено в ледяной воде? Но в какую сторону?

Шансов выйти на след пятьдесят на пятьдесят. К тому же точно определить место, где бандиты вышли на берег теперь, в почти кромешную темень, не представлялось возможным даже такому опытному охотнику, как он. Да и ручьи тут холодные: и летом в нем трудно пробыть больше пяти минут, а теперь — минут тридцать…

Подумав, Каратаев принял единственно верное, как ему показалось, решение: вернуться в поселок.

"Ничего, все равно они не могут уйти далеко, — решил он, — мороз усиливается, ноги пропотеют, одежда намокнет… А это значит, что придется искать какое-нибудь пристанище: отогреться, обсушиться…"

В этом районе находилось два заброшенных зимовья, и охотник решил завтра же утром, перейдя ручей в другом месте, попробовать застать бандитов врасплох…

К заброшенному зимовью, которое Астафьев несколько часов назад приметил еще с вертолета, они вышли только под утро: у обоих беглецов от холода зуб на зуб не попадал. Еще бы! — брести в предновогодний мороз по колено в воде — удовольствие ниже среднего.

Зимовье оказалось запертым — пришлось прилично повозиться, чтобы содрать огромный, заржавленный амбарный замок, висевший на двери: такие замки вешают не столько от лихих людей, сколько от хищников: медведю-шатуну ничего не стоит если и не развалить такой домик, то превратить его в берлогу.

Зато в зимовье беглецы были вознаграждены сторицей: тут, на их счастье, нашлись и спички, и керосин, и печка-буржуйка, сделанная, по старой дальневосточной традиции, из выброшенной бензиновой бочки, и перемена одежды, несколько телогреек, и даже немного еды: пара банок отдающей ружейной смазкой армейской тушенки, пачка чая и две случайно найденные сигареты (полторы из которых выкурил, естественно, Чалый) вернули страдальцев к жизни.

— Ну и что теперь? — немного осмелев, осведомился Малина.

— Че, че… Хрен тебе через плечо, — буркнул Чалый и отрыгнулся.

— Может быть, попробовать какой-нибудь другой вертолет угнать? — Предположение москвича прозвучало настолько дико и нелепо, что Чалый даже улыбнулся.

— Все, кончились вертолеты. Уходить надо. Теперь менты тайгу по полной программе шмонать будут. Тайгу прошмонают, что прапорщик Красноталь — твою шконку.

Даже упоминание о контролере Краснотале, наверняка уже покойном, не придало Малинину оптимизма.