Владислав Ахроменко - Закон-тайга

— Хорошо, — деревянным голосом проговорил Каратаев. — Потом. Но мне обязательно надо знать все. Обязательно. Иначе… — Он не договорил: беззвучные рыдания сотрясли его тело, и подполковник так же неслышно вышел, плотно закрыв за собой дверь…

Из зимовья беглецы вышли, едва только начало светать. Разнеженный теплом и относительной безопасностью, Малина долго, минут пять не хотел подниматься, и Чалому пришлось будить его пинками.

— Давай, паучина, давай, а то тут кочумарить останешься… Брошу сейчас и один пойду! — ругался Астафьев.

Угроза возымела действие, и Малина, наскоро умывшись снегом, вышел на крыльцо.

Первые полчаса шли медленно — ноги вязли в сугробах. Беглецы почти не разговаривали: Малинин по-прежнему находился во власти сна, а Чалый, видимо, справедливо считал, что с этим придурком говорить совершенно не о чем, да и вообще — западло.

Первым не выдержал Малина:

— А все-таки на вертолете легче было…

— А ты, оказывается, парень догадливый, — хмыкнул Астафьев.

— А долго нам еще?

Остановившись, Чалый посмотрел «корове» в глаза так, что тому сделалось страшно.

— Тебе — недолго, — пообещал он. — Это я тебе точно говорю.

Конечно же, следуя элементарной логике и здравому смыслу, зарезать, освежевать, разделать и приготовить Малинина надо было бы еще в зимовье — и печка есть, и вообще сподручнее.

Но затем тащить тушу целых пять километров на своем горбу?!

Нет, лучше уж путь она сама пройдет к «железке» — так удобней.

До железной дороги, по подсчетам Чалого, оставалось почти ничего — километра полтора, и он, нагнувшись, нащупал в голенище сапога остро заточенную опасную бритву — ту самую, из поселковой парикмахерской…

Чалый точил ее рано утром, долго и тщательно, до пробуждения Малины.

Таню хоронили уже под вечер.

На кладбище, продуваемом со всех сторон лютыми ветрами, было немноголюдно — ввиду наступавшего новогоднего праздника на похороны пришли только самые близкие друзья и знакомые, а родственников, кроме сестры Оли, у нее тут больше не было вовсе.

Кресты, памятники, обычные могильные холмики, некоторые не с фамилиями на табличках, а просто с номерами — все свежие, недавние.

Поселок, вставший в тайге перед самой войной, в тридцать девятом, хоронил своих жителей все больше молодыми: с медальонов на стелах смотрели лица в самом расцвете сил, да и даты рождения-смерти свидетельствовали: тут, в Февральске, почему-то чаще всего уходили из жизни люди здоровые, крепкие, и далеко не все они умирали своей смертью.

"Трагически погибшей…", "Безвременно сошедшему в могилу…", "Рано ушедшему…" — эти нехитрые, но много о чем говорившие эпитафии свидетельствовали о том, какой опасной и суровой была здешняя жизнь.

Нестройно гудел военный оркестр из гарнизона, музыканты, переминаясь с ноги на ногу, то и дело сплевывая на утоптанный снег залитый в духовые инструменты незамерзающий спирт, играли вразнобой; губы примерзали к латунным мундштукам труб и валторн.

Подполковник — комендант гарнизона, которому сегодня досталась печальная обязанность распорядителя, — тихо спросил:

— Все попрощались?

Присутствующие закивали.

Комендант, подойдя к Михаилу, стоявшему в одиночестве, спросил на ухо:

— Ну, все?

Тот кивнул и ответил одеревеневшим голосом:

— Да.

Алая крышка гроба плавно опустилась в вечную мерзлоту — спустя несколько минут по крышке глухо застучали комья мерзлой земли, жиденький оркестр загнусавил что-то протяжное, и народ стал тихо расходиться.

А Каратаев так и остался стоять у свежего могильного холмика. На почерневшем лице его не было слез.

Присутствующие обходили его стороной, шарахаясь. И когда все наконец ушли, Михаил, подойдя к могиле, опустился на колени и, сдерживая себя, сжал зубы.

Да, буквально за час до похорон подполковник Андрей Николаевич подробно (но щадя его чувства) рассказал жениху, какую страшную и мученическую смерть приняла его невеста.

"Месть, месть, месть", — звучно стучала приливавшая кровь в висках охотника.

Теперь все помыслы его были заняты только этим…

Железная дорога показалась неожиданно: высокая насыпь, бетонные столбы, валявшиеся под откосом отслужившие свое трухлявые шпалы — даже несмотря на их явную древность и мороз, рядом с железнодорожным полотном витал неприятный запах креозота.

Чалый, вытащив из голенища опасную бритву, раскрыл ее и, пряча в рукаве, приблизился к Малине.

Тот, естественно, даже не подозревал, какая незавидная участь ожидает его через несколько минут.

— Малина, — на редкость ласково спросил Чалый, — ты голоден?

— А что? — удивился тот; он никак не ожидал встретить такую заботу.

— А то, — произнес Иннокентий; ему было мало просто убить и сожрать «корову»; истинный сын своей среды, он должен был перед смертью как следует поиздеваться над ним, — а то, Малинушка, что я очень проголодался…

— У тебя есть что?

— У меня есть что, — хмыкнул Астафьев и тут же прыснул от смеха.

— Может, поделишься?

— Не буду я с тобой делиться, Малина, — нежно глядя будущей жертве в глаза, произнес Чалый.

— Жалко, да?

— Жалко у пчелки, пчелка на елке, елка в лесу, а лес… А лес тут рядом, — продолжал глумиться уголовник. — Вот он, лес-то… Дровишки, то, се… — загадочно добавил он.

— Так чего ты, — москвич поджал губы, — думаешь, одному тебе жрать хочется?

— Думаю, что да, — облизнулся Иннокентий.

— Я тоже хочу.

— А я тебе не дам, — пообещал ссученный блатной, делая несколько шагов ближе.

— А почему?

Ответ прозвучал немного загадочно:

— Понимаешь, Малина, я бы дал тебе… Но никак не могу. Если бы я от себя отрывал, то может быть, и подумал, как это сделать, но ведь от тебя…

Некоторое время они молчали — Малинин обиженно дулся, а Чалый, осматривая его фигурку, в уме прикидывал, как будет удобней зарезать этого щуплого москвичонка, который причинил ему столько неприятностей, с каких частей тела лучше начать трапезу, какие части, круто посолив, стоит взять с собой до Хабаровска.

"А ничего свежина, — прикидывал Иннокентий, — даже больше получится, чем я думал… У-у-у, сучара, отожрался на моих-то харчах!"

Теперь Чалый твердо пообещал себе вернуть все долги сполна — и за карточный проигрыш, и за вертолет, и за ворованные наркотики, и за без спросу выпитую водку, и за харчи — тоже, естественно.

— А хочешь, дорогой мой друг Малина, я сейчас расскажу тебе, что буду делать дальше? — неожиданно спросил Иннокентий.

Малина пожал плечами.

— Кеша, мы же с тобой друзья… Я тебе доверился, когда мы с зоны бежали, я поверил тебе, когда вертолет украли… Да если бы не ты… — Сглотнув набежавшую после упоминания о еде слюну, он спросил: — Ну, так что?