Альгерд Бахаревич - Белая муха, убийца мужчин

Как мы сваюшку затурим,

Так мы трубочки закурим,

Сама пойдет!

Задыхаясь от этой внезапной, так ясно нарисовавшейся перед глазами картины, я резко вскочил и выбежал из комнаты. Царонг спала, посапывая, опершись на Фаллический Символ — будто собиралась пустить пулю себе в подбородок. Песню было слышно и тут — как дыхание большого животного, которое просыпается в темноте, ещё слепой, но уже живой, скользкой, сжатой слишком низкими для неё потолками. Лестница вела вниз — там было спасение от этой ночи. Закрыв дверь в нашу тюрьму, где сидели загипнотизированные тяжёлой пьяной песней мои братья, женщины и люди, я шагнул в холодную сырую темноту. Мне нужно было увидеть Босую — как другим, бывает, надо срочно помолиться.

Темнота пахла чужими женщинами. Темнота пахла осквернёнными святынями. Темнота пахла незажжёнными факелами. Темнота пахла штукатуркой и подгоревшей едой. И в этой темноте я наощупь двигался по длинному коридору, ища на холодных стенах выключатель полнолуния.

Я уже бывал здесь, когда подручные Босой водили меня в башню — и ноги неохотно подсказывали, где можно споткнуться, а где — встретить лбом выступ стены. Можно было дойти до конца коридора и втиснуться в узкий проход, откуда лестница, извиваясь, вела в штаб главной террористки. Моей террористки. Можно было повернуть в полумрак, не доходя до балюстрады, и оттуда двинуться вниз, к выходу на замковый двор. Там, наверное, тоже была стража — возможно, там даже сидела Люба, та самая простодушная, сонная, прэлесьць-што-за-дзевушка Люба, которая думала, что знает всё об Истории и о Замке, потому что её этому учили. Люба, тело которой было осквернено ласками Джека Потрошителя, Люба-экскурсоводша, Люба, про которую никто бы не подумал. Если она сейчас тоже участница банды, ей, видимо, дали в руки Фаллический Символ. Интересно, что она сделает, если я попытаюсь выйти мимо неё на двор? Выстрелит? Произнесет свое последнее предупреждение? Или, может, бросится мне на шею, мучимая раскаяньем, жаждущая прощения, осознавшая, наконец, что она натворила? Бросится? Да, возможно. Но только после того, как выстрелит…

Я представил себе, что в меня стреляет женщина. Наверное, это позор — быть раненым или убитым женщиной. Воспринимается как недоразумение. Всё это было одним большим недоразумением — но когда оно закончится стрельбой, это будет уже вполне логично. Если в истории появляется оружие — оно должно когда-нибудь выстрелить. А если в истории оружием делаются Фаллические Символы — они должны что-то фаллически символизировать. Легче всего — смерть.

Ну, вот, например, она в меня стреляет. Что чувствует человек, когда в него стреляет женщина? Видимо, удивление. Сначала удивление — и только затем боль. Боль, неисправимую, бесконечную, круглую и зловещую — как луна над замком.

У женщины, вышедшей навстречу мне из туманного коридора, в руках ничего не было. Да и была ли это женщина — ко мне медленно приближалась странная размытая фигура. Закутавшаяся в белое, сама сотканная из белого. Темнота неспешно несла её прямо на меня, словно этот коридор был узкой рекой, а я — только камнем на берегу. Я не узнавал её, я не видел её лица, вместо него было полнолуние, и сама женщина была соткана из света луны, лунный призрак с босыми ногами, босыми, босыми, я слышал, как она наступает босыми ногами на паркет коридора. В высоких открытых окнах негромко пели насекомые, и где-то далеко за мной пировали мои товарищи по несчастью, которым я изменял, уже второй день подряд изменял с той, которую они ненавидели.

Ой гарэла Ганна…

Басанож гарэла…

Неужели это и вправду та самая Ганна, женский призрак, который смерть отдала истории, а та продала памяти? Ганна совершает ночной обход Замка, как прилежная медсестра. Nurse, nurse! Ганна, сожжённая больше трех веков назад живьём по приказу национального героя Саха-Якутского, выходит охладить свои раскалённые стопы?

А призрак вдруг запел, тихо, с насмешкой, протяжно:

Прывязалі Ганну

Да таго да дрэва,

Дзе месяц начуе…

Наверное, я бросился бы наутек, к веселой компании за стеной в цветочки, к Михаилу Юрьевичу, который защитил бы меня от всех привидений на свете, потому что он не боялся ни бога, ни чёрта, ни падения цен на нефть — если бы привидение не засмеялось и на меня не повеяло бы ароматом крови и травы, запахом Босой.

Я нерешительно остановился и достал сигареты. Предпоследняя.

«Как же ты обманул часовых, — спросила она, подойдя так близко, что я видел волоски на её голых руках. — Подкупил? Чем же? Сказками Джонатана Свифта? Рассказывал о великанах и лилипутах? И прочих Грильдригах?»

«Там Царонг, — сказал я, отводя глаза. — И она спит».

«Я так и думала, — разочарованно сказала Босая. — Ищешь выход? Пойдем, покажу».

«Нет, — сказал я. — Ищу, но не то, что ты подумала».

«Здесь есть подземные ходы, — Босая показала большим пальцем вниз. — Глубоко внизу, под Замком. Знать бы, где именно… И куда они ведут. Я не нашла ни в одной книге. Отыскать бы какого-нибудь фана этих Якутских, этих вымерших Сохатых, этих убийц, и расспросить хорошенько… Я точно знаю, что ходы тут есть. Ты случайно ничего о них не слышал? Я спрашивала у Любы, но она, кажется, слишком по уши в своей любви…»

«Нет, — ответил я. — Никогда ничего такого не слышал. Ни о каких подземных ходах».

«Ясно, — грустно сказала она. — Законопослушные люди никогда ничего такого не слышат… Чтобы не быть преступником, нужно быть глухим».

«Но разве мы не хотим жить в стране, где законы соблюдаются всеми? Правовое государство и все такое?»

«Хахаха, — сказала Босая без тени улыбки. — Ну давай ещё о Кафке поговорим. Ты и правда думаешь, что кто-то может знать все законы?»

Я замолчал, пристыженный. Но она посмотрела на меня без всякой злобы: «Интересно, правда? Мало кто может с уверенностью сказать, что он хорошо знает все законы. Количество законов бесконечно. Поэтому люди здесь стараются держаться старых добрых десяти заповедей. Иногда нарушая то одну, то другую, но никогда — все одновременно. По этой причине в Стране Замков до сих пор царит порядок. Десять божьих заповедей, как известно, даны людям, а не женщинам — чтобы убедиться в этом, стоит один раз их внимательно перечитать. И вот тут я вижу одну маленькую нестыковку… Если их дали людям, а не женщинам — значит, женщины имеют полное право их нарушать».

«Царонг вот тоже нарушила твой приказ», — сказал я мстительно.

«Царонг? — удивилась Босая. — Она очень устает здесь, вот бы её в башню, а меня — на пост. Но она не говорит ни по-нашему, ни по-вашему… Если честно, она совсем не говорит…»

Она помолчала.