Никита Суровцев - Махно. Полковая казна

– Как все таки, схожи наши с ним судьбы, – печально проговорила она, – Но, пожалуй, мне пора откланяться, уже довольно позднее время, – сказала она, вставая, – Мне бы хотелось еще поговорить с Вами о моих родственниках, если Вы не возражаете, – уже у самых дверей сказала она.

Мы договорились о встрече, и она ушла.

На следующий день, к назначенному времени, я пришел в кафе, которое предложила Елена. Обменявшись, при встрече приветствиями, мы не спеша перешли к разговору, о «… делах давно минувших дней …». Вначале я, подробнее, чем накануне, рассказывал ей все то, что узнал от Махно, начиная с его детских воспоминаний. Затем, как-то, само собой разумеющееся, я перешел к повествованию о себе, и закончил тем, как я нашел клад.

– Елена Нестеровна, если Вы отказываетесь принять все, причитающиеся Вам дивиденды, то хотя бы скажите, что я могу для Вас сделать. Вот Владимир с Агатой, решили переехать на черноморское побережье, в Краснодарский край. Может, и Вы, хотите переехать с ними?, – спросил я.

– К сожалению, я не «выездная». Да, и желания поменять место жительства, у меня не возникает, здесь похоронена моя мама, – пояснила она, – А что касается, Вашего предложения, то могу Вас заверить, что мне абсолютно, ничего не нужно. Я не испытываю ни в чем нужды, да и потребности мои, с годами, сведены к минимуму. Государство назначило мне достойную пенсию, которой мне с моим мужем, вполне хватает, – с грустью в голосе сказала она, – А с деньгами, которые Вы нашли, распорядитесь по своему усмотрению, – уже более мягким тоном предложила она.

– А впрочем, Вы могли бы сделать одно хорошее дело для нашей семьи. Но оно связано с определенными сложностями, – вдруг, как будто о чем-то вспомнив, сказала Елена, и немного погодя, начала повествование своей истории.

– В двадцатых – сороковых годах, мы с мамой и отцом, жили во Франции. Мама работала в издательстве, а я была манекенщицей. Когда, в 1940 году, немецкие войска оккупировали Францию, моя мама, Агата Кузьменко, как и сотни русских эмигрантов, вступила в ряды французского сопротивления (Resistance), а конкретно, в подпольную организацию «Гражданская и военная организация», сокращённо – OCM (Organisation Civile et Militaire). Возглавлял эту организацию полковник Альфред Туни, а генеральным секретарем была княгиня Вера Оболенская («Prinzessin Viki»), с которой моя мама вместе работала еще в книжном издательстве Жака Артюи, организатора французского подполья. Вместе с княгиней Вики и другими членами подполья, они занимались сбором информации по строительству немцами оборонительной системы «Атлантический вал». Однако в рядах подпольщиков появился предатель. Его звали Луи Селин, кстати, Владимир должен его помнить, поскольку он был частым гостем в семье его тети Елизаветы. Княгиня вычислила предателя, и предупредила других членов подполья, и она же порекомендовала маме уехать в Германию, к нашей общей знакомой Марте, которая жила на тот момент в Германии. Однако, самой Вике, спастись не удалось. В 1943 году ее арестовали. Ни какие невзгоды не смогли сломить волю этой прекрасной женщины. Её высоко порядочные жизненные принципы были непоколебимы перед пытками фашистских палачей. В гестапо ей дали прозвище «Prinzessin – ich weiß nicht» («Княгиня – я не знаю). Не добившись от княгини никаких признательных показаний и не склонив ее к сотрудничеству с нацистами, в августе сорок четвертого года, ее гильотинировали. Мы с мамой обязаны жизнями этой прекрасной женщине. Я знаю, что у нее остались родственники во Франции, и хочу, что бы Вы попытались их найти, и оказать им всестороннюю помощь, если они в ней нуждаются. Всю информацию я Вам подготовлю, – закончила свой рассказ Люси Махно.

– Вы, конечно, понимаете, что выезд во Францию, не такое уж простое дело. Тем более, вызовет определенные сложности и тот аспект, что мне придется наводить справки о необходимых людях. Но, я Вам обещаю, что при любой возможности, исполню Вашу просьбу, – очень серьезно заверил я Елену Нестеровну.

– Благодарю Вас, за обещание, и отношусь к этому с пониманием, – в ответ сказала она, – А расскажите, Никита, как Вам удалось найти этот клад?, – вдруг спросила она.

Я поведал, как Владимир Леонтьевич, рассказывая о своих мытарствах, сначала упоминал о кладах, а затем, передал мне необходимые сведения и карту, места схрона клада.

– Остальное было делом техники, – улыбнулся я, – Однако, есть еще один схрон, но найти его будет практически не возможно. Дело в том, что картой является кусок кожи, с выжженными на нем цифрами и знаками. Как подступиться к разгадке этой тайны, ума не приложу, – посетовал я.

– Мне кажется, я смогу Вам помочь в разгадке этой тайны, – задумчиво и о чем-то вспоминая, сказала дочь Махно, – Мне необходимо кое-что проверить. А завтра, мы с Вами встретимся, и продолжим наш разговор, – подытожила она.

На следующий день мы встретились, и отправились на прогулку в парк Женис. Елена Нестеровна продолжила рассказ о княгине Оболенской и с каждым ее словом, я впечатлялся судьбой этой русской женщины. Тогда, я дал себе слово, что обязательно найду родственников «Prinzessin Viki». Прогулявшись по парку, мы присели на скамейку. Елена раскрыла сумочку – ридикюль, и извлекла оттуда вещицу, оказавшуюся записной книжечкой в кожаном переплете. Книжка была старая, с пожелтевшими листками бумаги. Внутри книжка была исписана стихами, цитатами и прочими заметками.

– Это единственная вещь, оставшаяся у нас с мамой еще с тех далеких времен, когда мы жили во Франции. Сотрудники МГБ, после тщательной проверки, не нашли в ней ничего крамольного и оставили ее маме. Она дорожила ей, говоря, что в ней сохранена вся романтика ее натуры. Кстати, здесь есть и стихи моего отца, – сказала она и стала искать их в книжке.

«Проклинайте меня, проклинайте,

Если я вам хоть слово солгал,

Вспоминайте меня, вспоминайте,

Я за правду, за вас воевал.

За тебя, угнетенное братство,

За обманутый властью народ.

Ненавидел я барство и чванство,

Был со мной заодно пулемет.

И тачанка, летящая пулей,

Сабли блеск ошалелый подвысь.

Почему ж от меня отвернулись,

Вы, кому я отдал свою жизнь?

В моей песне ни слова упрека,

Я не смею народ упрекать.

От чего же мне так одиноко,

Не могу рассказать и понять.

Вы простите меня, кто в атаку

Шел со мною, и пулей сражен,

Мне б о вас полагалось заплакать,

Но я вижу глаза ваших жен.

Вот они вас отвоют, отплачут

И лампады не станут гасить…

Ну, а батько не может иначе,

Он умеет не плакать, а мстить.

Вспоминайте меня, вспоминайте,

Я за правду, за вас воевал…»

Н. Махно 1921 г.

–, грустно и почти шёпотом, прочитала Елена стихи своего отца.

– Но не это я хотела Вам сообщить, – продолжила она, – После освобождения, мама передала мне эту книжечку и попросила, что бы я ее сохранила. И, если мне доведется встретить кого-нибудь из наших родственников или родственников Льва Зеньковского (Левы Задова), передать эту вещицу им. Так же она просила сказать им, что в этой книжке то, о чем Лева не знал, но до конца жизни надеялся, что получит необходимую подсказку. Я, честно, ничего тогда не поняла, но после Вашего рассказа о лоскуте кожи, с которым Лева расстался, только из-за надежды на то, что ему сохранят жизнь, поняла смысл маминых слов. Мне кажется, что разгадка находится в этой книжке. И еще, не знаю для чего, но она просила передать, что бы внимательно отнеслись к изданиям Шуберта. Да, не произведениям, а именно к изданиям Шуберта, – закончила она.