Анатолий Мусатов - Русская сага

Насытившаяся жертвенной плотью, стихия, удовлетворенно урча громами, уносилась вдаль. Степь, еще недавно, покрытая желто-бурым покрывалом, теперь, насколько хватало взгляда, была расчерчена неровными белыми валами выпавшего града. Они напомнили Захару пенные буруны взбаламученного моря после недавнего шторма. Он сидел на покрытой водой земле, поджав под себя ногу. Вода быстро уходила в землю, оставляя после себя жирное месиво чернозема. Захар тупо смотрел себе под ноги. Прислушиваясь к разливающейся, ноющей боли в голове и руках, которыми прикрывался во время града, думал: «Этим станичным есть за что воевать… Нам бы в деревне такого чернозему…».

– Пропасть нам здесь… – обреченно выдохнул сидевший рядом Егор. – По такой грязи и аршина не пройти. Точно, положат они нас. Этот… злобный пес. Ишь, лютует…

Захар понял, о ком говорит Егор. Хорунжий с тремя казаками, стоя над моряками, лежащих у разбитой телеги, шашками протыкали их бездвижные тела. Один из моряков оказался еще живым. Слабым усилием руки он пытался отстранить от себя клинок. Это вызвало лишь усмешку на лице Гонты. Хекнув, он с наслаждением вогнал лезвие шашки в грудь несчастного парня. Выдернув ее, вытер лезвие о его штаны.

С брезгливым равнодушием отвернувшись от убитого, он направились к телеге Захара. Подойдя, хорунжий неспешно оглядел сидящих моряков и приказал свистящим полушепотом:

– Встать!

Помедлив, моряки, с трудом разгибая избитые в кровь спины, поднялись. Гонта медленно обошел их и удовлетворенно усмехнулся:

– Эти в полном порядке. Выдай им пайку… – процедил он.

Гонта видел, что руки и спины моряков, посеченные в кровь льдом, бугрились вздутыми от ударов мышцами. Из ран на голове сочилась кровь. Вытирая ее остатками разорванных в клочья тельняшек, моряки только размазывали стекавшие капли. Это доставляло хорунжему явно видимое удовольствие.

Казак, развязав мешок, достал оттуда кусок хлеба и флягу с водой. Протянув их ближайшему матросу, он намеревался уже их отдать, но Гонта опередил его. Коротким ударом он выбил протянутый хлеб и фляжку из руки казака.

– Не господа… Пусть жрут там, где им положено, свиньи большевистские!

Скользя по густой смеси из градин, густо нафаршировавших жидкую земляную хлябь, двинулся к следующей повозке.

Захар поднял хлеб с земли и тщательно вымыл запачканные места в луже. Моряки ели молча, не спеша, будто предчувствуя, что эти жалкие куски хлеба, станут последней трапезой в их жизни.

Едва унесло последние ливневые космы, с просиневшей выси, словно и не было только что явленного высшими силами апокалипсиса, хлынул поток солнечного света. От пронизавших небесный свод его лучей, простершись из края в край, мощными красочными переливами, зажглась радуга.

Словно осеняя венцом мученика каждого из этих людей, она сравняла их всех перед великим даром природы, – жизнью. Но люди эти, с истовостью фанатиков, приносили божественный дар в жертву своим ничтожным, братоубийственным целям.

Весь прошедший день Сухонцев мотался между полигонами. Какие-то подвижки в процессе наладки стартового комплекса все же давали некоторую надежду уложиться в срок. Но, в основном, смятый график работ заставлял людей нервничать, срываясь на крики и ругань. Хроническая нехватка людей и средств сказались сейчас в полной мере. Ежедневные селекторные совещания стали для Сергея Дмитриевича чуть ли не головной болью. Зам генерального РКА, уже не стесняясь, с металлом в голосе переводил свои пожелания добиться ощутимых результатов в простые народные выражения. Терпеливо выслушивая его Сухонцев угрюмо и односложно отвечал: «Делаем, что можем… все силы и ресурсы задействованы…».

Звонок из министерства упредил появление Сергея Дмитриевича. Секретарь, молодой человек, весь натянутый как струнка, с непроницаемым видом доложил:

– Сергей Дмитриевич, вас к телефону… министр…

Пройдя из приемной в кабинет, Сухонцев, стаскивая на ходу пальто, взял трубку:

– Иван Яковлевич, я тебя слушаю…

И по мере того, как министр говорил, его лицо темнело, складка меж бровей, удлиняясь, прорезала лоб узкой черной тенью:

– Хорошо, Иван Яковлевич, я сегодня же вылетаю. Людей, связанных с проектом, возьму с собой… И с документацией… спецрейсом, через час… Да, я понимаю, но что есть, то и буду докладывать на коллегии…

Положив трубку, Сергей Дмитриевич откинулся на спинку стула. «Опять драка будет… Воронков просто так не станет меня дергать… Эх, Иван Яковлевич, трудно не только тебе…».

Сергей Дмитриевич, с противным ощущением человека влезшего в кусок дерьма, сморщился от мысли о предстоящей возне вокруг финансового вопроса. Их и так обескровили постоянными урезами утвержденных квот. Бесконечная драка вокруг финансирования проекта выхолащивала творческую энергию Сухонцева глубоко чуждой ему административной суетой. Это повергало Сергея Дмитриевича в состояние полной апатии. Присущий ему азарт творца бездарно гасился изнурительной тяжбой с НПО его заклятого друга за отвоевывание своего, более перспективного, и, главное, почти готового проекта.

Но что Сухонцев полностью не принимал, хотя и знал о бесполезности своих усилий, так это упорное отстаивание ведомством устарелых проектов, несмотря на любые его попытки противостоять деструктивной линии ведомственных чиновников. Сергей Дмитриевич не раз, срываясь на ультимативные возражения, пытался добиться от них понимания требований времени. Но все его попытки мягко гасились абстрактными разговорами о текущем моменте, политической ситуации и прочим, ничего не значащим словесным жонглированием. Постепенно Сергей Дмитриевич осознал простую, и вместе с тем страшную истину – то, что происходило в ведомстве, было похоже на продуманную и тщательно спланированную стратегическую операцию по развалу оборонного потенциала страны.

Он усмехнулся, качнув головой. Разваливать можно все, но только не оборону страны. «Кто не кормит свою армию, тот будет кормить чужую…». Этот категорический афоризм сейчас, как никогда, обрел свою актуальность. Наша терпеливая армия еще сможет перебиться впроголодь, но вот воевать устарелым хламом в наше время свойственно только нищей, разоренной стране…

Сергей Дмитриевич неотрывно смотрел в иллюминатор. Пелена облаков, медленно скользившая за окном самолета, словно погружала его в гипнотический транс. Его сознание, словно проваливаясь сквозь нескончаемые слои влажной взвеси, казалось, пронизывало не их, а само время, устремляясь туда, где в дальних уголках памяти мерцало всеми нюансами чувств его прошлое. Будто чья-то воля возвращала его в те давние времена с только ей понятной целью. И его мозг, как мягкая губка, выжимаемая властной рукой, легко и безудержно изливал поток воспоминаний.