Ульяна Подавалова-Петухова - Любовь и проклятие камня

Вот и сейчас Соджун смотрел на нее и не мог не смотреть.

– За что вы извиняетесь? – спросила она. – За рану? Если бы лучник был лучшим стрелком, вы бы получили эту стрелу под лопатку, как раз в сердце.

– Она … она была направлена не в меня…

Женщина стала составлять все обратно на столик, и капитан почувствовал ее досаду.

– Госпожа…

– Я раба! Если ваш отец услышит это…, – вспыхнула вдруг Елень.

Соджун поймал ее за руку. Маленькая ладошка была сухой мозолистой и коричневой от въевшейся в кожу грязи. Еще месяц назад эти руки…

– Пустите, если ваш отец увидит…

– Здесь его нет. Здесь только я и вы.

– И не говорите со мной формально…

– Это мне решать! – вспылил Соджун, начиная злиться.

Елень ухмыльнулась, и мужчина непроизвольно разжал пальцы. Женщина вытерла ладонь о передник, на своего господина она не смотрела.

– Конечно, вам. Вот только хуже от этого будет только мне, – проговорила она. – Вы правы, я злюсь на вас за эту стрелу. Будь стрелок точнее, моя жизнь бы закончилась. Об этом вы подумали?

Соджун молчал. За прошедший месяц Елень изменилась. Лицо, безжалостно обветренное, потускнело. Некогда прекрасная бархатистая кожа шелушилась на скулах. Руки огрубели, а на плечах появились потертости от лямок упряжи. Но страшнее всего изменились глаза: они потухли. В них не было прежней жизни, былого задора, их блеск больше не ослеплял. Сердце непроизвольно сжалось.

– Я не жалуюсь. Я жива и мои дети тоже. Мы сыты, обуты-одеты. У нас есть крыша над головой. И все это благодаря вам, господин капитан. Могло быть хуже. И вы сами это знаете.

Во дворе раздались голоса. Елень тут же подскочила. Соджун последовал ее примеру. Он отчетливо услышал голос своего отца и доктора Хвана, который объяснял цель своего визита. Елень бросилась из комнаты, но хозяин перехватил ее за локоть и завел за ширму. Открыл дверь заднего шкафа. Женщина не стала сопротивляться – с проворностью мыши она юркнула в потайную комнату-чулан, подобрав юбку. Хозяин, закрывая дверь, встретился с ней взглядом. Он не увидел, – здесь за ширмой, вдали от свечи, освещавшей комнату, было темно, как в погребе, – почувствовал этот взгляд напуганных глаз, ощутил страх жертвы, которая боится своего хозяина. Боится его гнева, его тяжелой руки. Боится и бежит от несправедливой кары.

Соджун успел поставить ширму и даже дойти до двери, как та открылась, и на пороге показались доктор Хван и отец. Капитан поклонился.

Отец пробежал глазами по комнате, заметил столик с травяным отваром, чашу с воском. Поинтересовался. Соджун поклонился и признался, что сам хотел обработать свои раны, а столик принес Чжонку. Опешивший на миг подросток тут же подтвердил сказанное. Доктора весьма заинтересовал способ удаления гноя. Капитан смешал правду и вымысел. Способ из империи Мин, видел давно, но сам попробовал только сегодня, пока Чжонку ездил за лекарем.

Соджун видел ястребиный взгляд своего отца, который словно пытался найти в комнате признаки присутствия Елень, и не найдя таковых, испытующе смотрел в лицо единственного ребенка. Но по безразличному исхудавшему лицу взрослого сына прочитать что-либо было сложно. Оно было непроницаемо и глухо, как крепко закрытая дверь. Соджун даже не поменялся в лице, когда доктор принялся за рану. Казалось, в тот момент Чжонку было больнее, капитан же молчал.

Когда, наконец, все покинули комнату молодого господина и голоса стихли во дворе, а дом погрузился в темноту, только тогда Соджун отодвинул ширму и открыл дверь шкафа. Елень, сморенная усталостью, спала, уткнувшись лбом в подтянутые к груди колени. Капитан потянул женщину к себе, и она едва не выпала из шкафа. Вскинулась во сне, заметалась, Соджун поймал ее и привлек к себе.

– Тихо! Перебудите всех, – прошептал он.

Елень, чувствуя горячие ладони на своей талии, замерла, а потом отстранилась.

– Я… я пойду, – сказала она еле слышно.

Он чувствовал, как она отстранилась, словно отдалилась на недосягаемое расстояние. Казалось, что между ними пролегли непреодолимые горы и реки. Такое же расстояние отделяет раба и свободного человека: не перейти, не переплыть, не перелететь. От этого на душе стало тоскливо.

– Дома я буду звать вас по имени, постараюсь не навредить вам. Но завтра, как только отец уйдет во дворец, вы должны съездить со мной.

– А как же работа?

– Анпё поможет, и в телегу запрягут лошадь, это мое слово господина!

Елень подняла на него глаза. Пламя огромной свечи, стоящей на полу у постели, на таком расстоянии больше прятало, чем освещало. Тени, блуждающие по лицу господина, Елень прочитать не смогла.

– Я вам клянусь, вы не пожалеете об этом!

– Куда вы…

– Завтра, как только рассветет, отец уедет во дворец. За вами придет Анпё. Он принесет мужскую одежду.

Елень вскинула голову.

– Зачем?

– Затем, что женщина верхом вызовет подозрения у стражи на воротах в город!

– Куда…

– Доверьтесь мне!

Елень молчала. Одно она могла сказать точно – капитан просто так ничего не делает. Значит и завтра…

– Хорошо, господин, – ответила она. – Вот только госпожа Микён…

– Она не станет больше докучать вам, и о завтрашнем не проболтается, – ответил Соджун, – она на нашей стороне.

– Как вы…. – начала было Елень, но замолчала. Ей ли не все равно, как господин договорился с кисэн?

В конце концов, она выскользнула из комнаты молодого господина и прокралась к себе. Соджун проводил ее глазами и стал укладываться спать. Боль в руке притупилась, а потом и вовсе отошла на задний план. Капитан закрыл глаза и скоро провалился в глубокий сон.

Лошади фыркали. Облачка пара, вырывавшиеся из ноздрей, оседали на мордах серебристым инеем. Соджун сам их оседлал, сам подтянул подпруги. Солнце еще пряталось за линией горизонта, и только небо, светлеющее на востоке, предрекало скорый рассвет. Старый политик уехал в паланкине во дворец, можно было без опасения отправляться в дорогу. Соджун подвел лошадей к воротам, когда к нему вышла Елень. Костюм сидел на женщине как влитой. Она даже на мужской манер завязала волосы в пучок на макушке. Со стороны ее можно было принять за стройного тонкокостного юношу, который в силу возраста еще не успел раздаться в плечах. Она поклонилась господину, тот хотел поклониться, но осекся. Подвел лошадь, придержал за удила. Елень легко села в седло, переняла поводья. Соджун последовал ее примеру, и вдвоем они покинули двор.

Город еще спал. Лишь кое-где в домах зажигались огни. Сумрак понемногу рассеивался. Небо с каждым мгновением все больше светлело. Соджун ехал впереди, иногда оглядываясь назад, потом свернул на рынок, где были еще затворены лавки и склады, и направился к таверне, откуда долетал, смешиваясь с дымом печи, густой вкусный запах готовящегося обеда, спешился у коновязи и зашел внутрь. Оттуда сразу раздался бодрый радостный голос хозяйки. Что говорил капитан, разобрать было невозможно. Его едва слышимый голос, казалось, тонул в пару и дыму. Хозяйка перестала щебетать, выскочила из дома и, как белка, засуетилась по двору, не обращая внимания на Елень. Соджун вышел из таверны с котомкой, прикрепил ее к седлу. Женщина, наблюдая за хозяином, промолчала.