Ульяна Подавалова-Петухова - Любовь и проклятие камня

Она молчала всю дорогу до ворот. Соджун еще пару раз оглядывался, а потом просто ехал вперед. Ехали шагом, так как в городе только гонцам было дозволено скакать верхом.

Когда подъехали к воротам из города, Соджун показал свою бирку стражникам. Те, тут же вытянулись по стойке и пропустили путников. Капитан проехал еще немного и остановился, дождался, когда Елень сравняется с ним.

– Вы не устали? – спросил он.

– Как ваша рука? – поинтересовалась женщина. От ее взгляда не ускользнуло, как он берег руку. Наверняка, скачка болью отдается в руке.

Соджун усмехнулся.

– Путь неблизкий, нам нужно успеть вернуться до приезда отца. Микён его отвлечет, да и Чжонку тоже, но зачем дергать тигра за усы? – сказал он. – Выдержите?

– Я больше беспокоюсь за вас, – призналась Елень, придерживая лошадь, которая, предчувствуя свободу, не стояла на месте.

– Тогда едем, – и с этими словами Соджун толкнул пятками своего скакуна. Тот будто только этого и ждал – рванул с места так, что снег брызнул из-под копыт. Елень припустила за ним.

Солнце еще не встало, но дорога была хорошо различима в отступающих сумерках. Лес становился все прозрачней, будто чья-то невидимая рука медленно, но настойчиво, стягивала с него темное покрывало ночи. Очертания гор стали четче, а потом вершины зазолотились: вставало солнце. Склон, оставаясь во власти тени, почернел, когда из-за горы вверх брызнули лучи. Небо утратило голубизну, променяв ее на практически белый наряд. Снег заискрился серебром, рассыпанным щедрой рукой. Елень сильнее склонила голову вниз, прижимаясь к крупу пышущего жаром коня. Плетеная грубая шляпа, надетая поверх шапки, прятала лицо от солнечных лучей, но не защищала от ослепительного блеска снега: на глаза навернулись слезы.

Путники въехали в перелесок, дорога запетляла, но одно было хорошо: здесь снег не так слепил. Вершины сосен загудели над головами. Голые ветви лиственных деревьев, казалось, царапали обнаженное небо. Наверно, поэтому там, в вышине, не было ни облачка. Лошади, подчиняясь рельефу, перешли на шаг. Елень крепко держала поводья и поглядывала на качающуюся перед собой широкую спину господина. Он смотрел на дорогу и не оглядывался. Женщина хоть и терзалась неведением, все же ни о чем не спрашивала, радуясь тому, что ей удалось хоть на несколько часов покинуть страшный дом, где редкий день обходился без пощечины. Она дышала полной грудью и молчала, следуя за капитаном.

Широкое поле вдруг распахнулось перед глазами величественным простором, расстилаясь по холму до самого горизонта. Ветер, его властитель и хозяин, обжег лицо, заставив поднять меховой воротник и натянуть шапку на уши. Соджун оглянулся, видимо, его тоже обдало холодом. Он подождал Елень, а когда та сравнялась с ним, не спрашивая взял за руку, стянул рукавицу, сжал мозолистую ладонь. Сама ладошка была теплая, но пальцы – холодные. Соджун что-то проворчал, Елень не разобрала – ветер отнес слова – вновь натянул рукавицу, залез себе за пазуху, вынул красивые – явно женские – расшитые лентами пушистые рукавицы и надел их поверх.

– Так теплее будет, – пробормотал он и посмотрел на свою путницу. Та щурилась от яркого света и любовалась рукавицами, чувствуя, как пальцы теплеют. – Не замерзла?

Женщина подняла на него взор. Зеленые глаза искрились и блестели так же сильно, как и снег. И ослепляли так же. Удивительные глаза!

– А ваша рука? Вы бледны, – ответила Елень.

Мужчина усмехнулся и, натянув поводья, ударил пятками коня. Елень последовала за ним.

Прошлогодняя сухая трава, местами высотой лошадям по брюхо, стелилась живым, шевелящимся ковром. Ветер, будто гребенкой чесал ее и все никак не мог расчесать. Она сопротивлялась и глухо, бездушно шелестела, словно шептала незваным гостям: «Прочь… прочь…». Даже лошади, будто подчиняясь жуткому шепоту, ускорили шаг.

Соджун свернул в сторону, уходя по склону вверх, Елень – за ним. Они вновь въехали в лес, но капитан, не заезжая вглубь, вновь свернул и, проехав несколько метров, спешился. Он только подошел к женщине, чтобы помочь спуститься, как она сама легко спрыгнула на землю, перекинув поводья. Капитан ничего не сказал и пошел по склону вверх, ведя лошадь в поводу, Елень – за ним.

Склон круто брал вверх, на лошадях было бы трудно взобраться: камни и заиндевелый дерн, укрытый тонким слоем снега, крошились из-под копыт. Так, шагая меж деревьев, они, наконец, поднялись на открытую, ровную и широкую – шагов десять в диаметре – площадку. Ее правый край резко обрывался – левый углублялся в лес. У самого края обрыва росла низкорослая сосна. Раскинув широкие могучие лапы в стороны, она закрывала небольшой округлый холмик, будто наседка, защищающая под крыльями цыплят. Елень не сразу его заметила. Соджун привязал лошадей и, прихватив седельные сумки, направился к сосне-хранительнице. На свою спутницу он не смотрел.

И тут Елень разглядела холмик. Соджун вынул из сумки кувшин с рисовым вином, закуски, завернутые в тряпицу и какие-то деревянные таблички. Три таблички. Он опустился перед холмиком на колени, смахнул с него снег, который тут же подхватил ветер, швырнул обратно в лицо.

– Это…, – начала говорить Елень, но голос вдруг сел.

Мужчина горестно вздохнул и, не поднимая глаз, ответил:

– Это могила человека, которого я очень уважал. Человека, которого я считал своим другом. И это единственное, что я смог и успел сделать для него. Для него и его сыновей, Хванрё и Хвансу.

Он оглянулся на Елень. Та едва стояла, едва дышала, вцепившись в холм жадными глазами. У нее перехватило дух, в горле ворочался горячий колючий ком, который она никак не могла проглотить, и она неосознанно развязала тесемки на шляпе, которая упала на землю утяжеленным ребром, подскочила и укатилась вниз по склону. Но женщина этого не увидела. Она вообще ничего не видела сейчас, кроме могилы своего любимого Шиу и драгоценных сыновей. Сделала несколько шагов, упала на колени перед холмиком, провела ладонью по нему, глянула на руку, сорвала и отшвырнула рукавицы. У нее дрожали пальцы, когда она коснулась ими колючего, покрытого коркой мерзлой земли бугорка. Снег таял под горячими пальцами, а душа рвалась вон из тела.

– Мой дорогой… мальчики мои…, – едва слышно прошептала Елень, глядя на холмик сквозь радугу слез, а потом обняла могилу, насколько позволяли руки, прижалась к ней обветренной щекой и зарыдала. Соджун сидел рядом и молчал.

Ласковые лучи касались лица. Солнце давало достаточно тепла, поэтому на земле у могилы не осталось снега: весь стаял. Лишь кое-где лежал в тени, да на вершине холмика, спрятавшись под густыми ветвями сосны. Высоко в ветвях щебетали птицы. Где-то там, наверху, застрекотали белки, вниз посыпалась кора, упала на плечи Соджуна, но он не обратил на это внимания. Он смотрел не на Елень, плачущую на могиле родных, а на свои сжатые кулаки, лежащие на коленях – сердце же разрывала дикая боль.