Владимир Митрофанов - Телохранитель

– Ну, сдохнешь, и кто к тебе на похороны придет? – ухмыльнулся Данилов. – На похоронах Сталина, хоть и был он злодей, набилось море народу, еще и кучу затоптали; аятоллу Хомейни хоронили одиннадцать миллионов человек!

– Ну, ко мне придут разве что от силы человек десять. А то и меньше, –равнодушно пробормотал Чебышев, явно задремывая. – Да и насрать!

– Я-то уж точно приду, – хмыкнул Данилов. – Все, тормозим пустой базар. Давайте к делу!

«К делу», однако, не получилось, Чебышев вдруг проснулся и сказал:

– И вот что я теперь скажу по истечении многих лет: ей, той девочке, очень повезло, что она не вышла за меня замуж. Я оказался по жизни пустым, никчемным и очень скучным человеком! Она бы умерла со мною со скуки! – Он сделал паузу, потом начал по одному загибать пальцы. – Я ненавижу футбол и всякую спортивную херню, меня утомляют всякие шумные компании, в ночных клубах я скучаю, от вина меня сразу клонит в сон. Я засираю квартиру, не люблю мыть посуду, убираться, душ принимаю только утром и ненавижу прибивать злосчастные полочки. Я никогда много не зарабатывал, не сделал карьеры. Жена считает, что я полный и окончательный придурок и неудачник по жизни. Вероятно, она права.

Он откинулся в кресле, и без того бледное, несмотря на выпитое, лицо его стало еще бледнее. Стало четче видно отросшую за день щетину – она превратилась в настоящий газон. Глаза его светились неземным светом и имели бездонную глубину. Он напоминал запойного пьяницу, которому обещали налить, но еще так и не налили.

– Не слишком-то прибедняйся, Андрюха: ты в жизни никогда не голодал, и всяких приключений у тебя было – дай, точнее – не дай Бог всякому, у тебя есть хороший дом, нормальная машина – зря ее ругаешь – обидится, ты всегда отдыхаешь за границей – минимум два раза в год, грех тебе жаловаться, и военная пенсия уже есть, – с голоду не помрешь, – пожурил его Данилов.

Чебышев с ним не согласился:

– Херня! Это вовсе не признак успеха и богатства. Богатство это накопления, капитал, как у Гарцева. А у меня никаких накоплений нет. Я постоянно чувствую себя бедным. За границей всегда ищу, где подешевле.

– Но с голоду ведь всяко не помрешь!

Чебышев пробурчал что-то невнятное.

Данилов важно надул щеки:

– И все потому что ты свои акции сразу продал и пропил, а я нет и вот теперь – миноритарный акционер «Сургутнефнегаза», частично этим и живу. Вот и на Гарцева Владимира Петровича еще работаю. И платит Владимир Петрович очень хорошо. Гораздо больше, чем «Сургутнефтегаз». Ну и военная пенсия, конечно, копится. Я ее вообще не снимаю. Пускай себе лежит. Если немного добавить, раз в год можно съездить отдохнуть в приличное место…

Тут они чокнулись и выпили еще водки.

Потом Данилов спросил:

– Андрюха, тут вчера один по телеку докапывался: морально ли убивать человека хоть даже и на войне? Почему, мол, на войне можно, а в обычной жизни нельзя? Какая тут принципиальная разница?

Чебышев от этого вопроса отмахнулся:

– Херня. Слышал я про эту дилемму. Таких много. Типа разведгруппа идет через лес на вражеской территории и натыкается на пастушка, который, если его отпустить, непременно их сдаст, и нельзя связать его и оставить в лесу, потому что тогда его съедят волки (волки там непременно водятся) и решается вопрос: убить его или оставить живым. Что ты думаешь по этому поводу, Витя? – обратился он к Ховрину.

Ховрин только пожал плечами. Ни о чем подобном он не слышал и тем более не думал. Тогда Чебышев продолжил:

– Этот классический баян про пастушка кочует из книги в книгу, из фильма в фильм. Конечно же, в представлении обывателя это непременно нестеровский невинный пастушок – мечта педофила. Единая слезинка невинно замученного ребенка и весь мир. Полная херня! Кто был на войне, тот поймет. Таких психологических приколов много: типа, тонет двое, и кого ты спасешь, если можно спасти только одного – и тут разные варианты: например, забулдыгу-слесаря или гениального художника. По мне так пусть оба тонут! Но вот другой вариант: ребенка или гениального художника уже не так прост. Мать или отца тоже. Но в жизни так не бывает: спасают, кого придется.

– Страшно жить! – вздохнула Карина, вставая с дивана. – Но, однако, ребятки, пойду-ка я чайник поставлю! И заварю покрепче.

Минут через десять она внесла в комнату огромный фарфоровый чайник, потом и поднос с закусками: нарезанная колбаса, сыр, печенье. Стала разливать чай по чашкам.

Чебышев вдруг спросил ее, откровенно разглядывая обширные бедра:

– Замуж снова не вышла, Карина?

– Знаешь, я живу одна, мне и так хорошо! Просто чудестно, – ответила Карина. – Время новых отношений для меня уже прошло.

Чебышев с хлюпаньем всосал чай, сказал:

– Да, время – наш враг. Был я тут у одного друга на юбилее. Пятьдесят лет. Полтаха. Гульба, пьянка, дым коромыслом. Ружье подарили. Сижу и думаю: и чего он, дурак, радуется? Это – страшная дата! Означает, что могила уже разверзлась, оттуда смердит. Хотя, может, просто празднует, что дожил до таких лет? Некоторые ведь не дожили.

– Ты и этому ужасаешься? – с удивлением спросил Данилов.

– Я ужасаюсь уже давно. Даже привык. Я постоянно живу в ужасе. Лет двадцать уже.

– В церковь сходи. Покайся. Причастись. Может, полегчает. Обретешь смысл.

Чебышев задумался. Пожамкал губами, сказал после долгой паузы:

– Я даже не знаю, для чего живу. Я словно растение какое-то… Жизнь протекает, как песок, сквозь пальцы. Ужас состоит в том, что я сам прожигаю свою жизнь. Помнится, как-то по молодости на юге, в Сочи, мы играли в покер целыми ночами напролет практически весь отпуск. Это тогда казалось интересным и важным. А оказалось, что это пустая трата времени и денег. И те дни уже не вернуть. Нет, какие-то деньги я тогда выиграл, но потом все их и еще больше проиграл. Но сидеть и часами пялиться в какие-то дурацкие карты, черви, пики, в табачном чаду, всю ночь, с шулерами и профессионалами – какая-то чушь и дрянь. Имитация жизни. Что в жизни настоящее, а что нет? Большую часть нашей жизни составляют эмоциональные иллюзии, это как пищевые добавки в пище. Искусство – это, по сути, симулятор эмоций, тоже иллюзия настоящей жизни. Все вокруг в основном суррогат! Настоящее это как крупинки золота в песке – единичные блестки.

Налил в рюмку водки. Выпив, поморщился, втянул с шумом носом. Заходили желваки. Вытерпел горечь, выдохнул, потом расслабился, улыбнулся:

– Хороша! По сути, ведь чистая химия, а как действует!

После этого закусил маленьким соленым грибочком.

– Ням-ням. Хотя и это тоже суррогат.

Выпив еще и с хрустом откусив уже от огурца, Чебышев даже хрюкнул от удовольствия:

– Это рай!

Его, похоже, отпустило. Потом спросил, наливая снова: