Александр Бушков - Антиквар

— Заботы? — поинтересовался Шевалье тоном, позволявшим ему моментально переменить тему при нежелании Смолина её обсуждать.

— Да нет, пожалуй, — сказал Смолин искренне. — В общем и целом жизнь тянется по средней норме… Всего в плепорцию.

— Смотри, если что… Всегда рад.

— Да ерунда, — сказал Смолин. — Даже если что — отмахаемся…

— Один на льдине, как встарь?

— Вот именно, — серьёзно сказал Смолин. — Один на льдине. Что-то в этом есть, честное слово.

— Ты, конечно, Вася, взрослый человек и неповторимая личность. Но человек, как давно подметили классики, один не может ни черта…

— Когда это я был один?

— Брось. Прекрасно понимаешь, о чём я. Мы друг друга знаем чуть ли не тридцать лет. Я тебе всегда помогу, и прекрасно ты понимаешь, что обязанным себя чувствовать не будешь. Ну что за пошлости? Почему один благородный дон не может бескорыстно помочь другому благородному дону?

— Да с чего ты взял, что мне нужна помощь?

— Говорят…

— Кто и что?

— Когда это я на такие вопросы отвечал, Вася? В воздухе порхают сороки, разную дребень на хвосте носят…

— Шевалье, — сказал Смолин, глядя собеседнику в глаза. — Ты уж давай без загадок. Я действительно ничегошеньки не знаю про то, что мне нужна помощь. Нет у меня никаких проблем. Всё как всегда. Так что, если есть конкретика…

— Ты моему слову веришь?

— Всегда.

— Ну тогда поверь, что конкретики у меня никакой нет. Считай, что я опережаю события. В воздухе, Васенька, носится что-то этакое. Никто ничего не знает конкретно, но, как бы поточнее выразиться… Считай, что с одной из сторон горизонта наползает тучка, и ты её не видишь, а другие уже усмотрели экстрасенсорным, скажем, методом… В общем, если понадобится помощь, я всегда готов.

Смолин смотрел на него задумчиво и пытливо — безукоризненно прямая спина, стать и осанка английского лорда, ястребиное лицо, почти не тронутое морщинами, волосы совершенно седые, но брови чёрные: действительно, шевалье, хозяин замка, способный в свои годы взять в каждую руку по шпаге и выйти против дюжины разбойничков… Знай он что-то, обязательно сказал бы. Приходится верить, что в воздухе и в самом деле «что-то такое носится» — но вот лично он и представления не имеет, где собака зарыта, при том, что и сам не раз шестым чувством видел тучку до того, как она чёрным грузным пятном обозначится на горизонте… Ничего пока что не случилось, подпадающего под понятие «серьёзной угрозы»!

— Ну что я могу поделать, — задумчиво сказал Смолин. — Если привык отбиваться в одиночку — и до сих пор это, между прочим, себя оправдывало… Давай не будем. Есть другая тема. Ты по специфике занятий и с театрами повязан… Не помнишь, часом, такую фамилию — Бессмертных? Отчего-то она у меня по размышлении ассоциируется как раз с театром. Я в них не ходок, но аналогии точно с театром…

— Бессмертных… Манолис Андреевич?

— Представления не имею, — сказал Смолин. — Живёт он на Чехова, двадцать восемь, это-то я точно знаю…

— Тогда это действительно Манолис. Из Театра оперетты. Зачем он тебе?

— Есть к нему дело, — сказал Смолин осторожно. Лёгкая гримаса на лице Шевалье его не воодушевила. — Знаете, из той категории, когда мимо данного конкретного человечка никак не пройти. Если всё пройдёт гладко, выгода будет нешуточная и мне, и ему, так что хотелось бы предварительно разузнать что-то…

Шевалье поднял аристократические брови:

— Неужели Манолис может оказаться деловым партнёром? У человека наподобие тебя? Я, понятно, не подвергаю сомнению твою репутацию, наоборот, выражаю лёгкое удивление — ты человек насквозь деловой, а вот его я бы так не назвал… Его отца, Андрея Бессмертного, я хорошо знал. А отпрыск получился… не идущий ни в какое сравнение. Препустой человечишка.

— А откуда такое странное имя?

— Ты что, всё забыл?

— А что я должен помнить? — искренне изумился Смолин.

— Был некогда Манолис Глезос. Греческий коммунист.

— А… — покривился Смолин. — Из этих… зарубежных друзей?

— Ирония и насмешка тут совершенно неуместны, — сухо сказал Шевалье. — Глезос, между прочим, в сорок первом году, будучи в возрасте девятнадцати лет, ночью содрал с Акрополя нацистский флаг. Стоит уважать?

— Пожалуй…

— В пятидесятые, в шестидесятые революционеры были настоящие, — сказал Шевалье убеждённо. — По моему глубокому убеждению, они вызывали искреннюю симпатию и, можешь со мной не соглашаться, были людьми, не лишёнными некоторого благородства: Глезос, Лумумба, кубинцы… Это потом, в семидесятые, толпой повалили дёрганые террористы… Короче говоря, Манолис — наш, шантарский — родился в шестьдесят втором, а в тот год Глезоса как раз выпустили из тюрьмы. Андрюша Бессмертных был человеком идейным… Значит, Манолис Андреевич… Театр оперетты, как я только что говорил. Вообще-то подпадает под понятие «ведущий актёр» — но, по моему сугубому убеждению, исключительно оттого, что этот храмчик культуры особыми талантам не блещет. Фактура наличествует — и не более того… Да, пикантная подробность: он в своё время получил кличку Везунчик из-за того, что попал в пионерский драмкружок… под названием «Балаганчик».

— Так-так-так… — сказал Смолин, осклабясь. — Уж не в те ли времена…

— Ну да.

— Где ж тут везение? — хмыкнул Смолин.

Знаменитая была история для семьдесят второго года — ни малейшей огласки, разумеется, не получившая, но прекрасно известная всему городу. Год спустя, когда Смолин вернулся из армии, о ней ещё говорили. Жили-были три обормота — глава областного отдела культуры, собкор «Пионерской правды» и режиссёр одного из шантарских театров, бескорыстнейшим образом, на общественных началах возглавлявший при Доме пионеров означенный драмкружок. Балаганчик, действительно, был ещё тот — поскольку эта троица, как выяснилось, пионеров обучала отнюдь не основам сценического мастерства. Лет несколько всё было шито-крыто, а потом кто-то из озабоченных товарищей напоролся на сына военкома — мальчишка для десяти лет был крепенький, натасканный папой в самбо, а главное, идейный. Сообразив что к чему, он врезал распалённому педофилу по тому месту, которое ему продемонстрировали, рассказал всё отцу, а тот, сыпля отборным казарменным матом, подался в обком…

Нехорошую историю, конечно, держали в величайшей тайне. Завотделом с помощью партийных товарищей отделался испугом и микроинфарктом, хитрющий режиссёр с помощью знакомых отсиделся в психушке, пока не угасли страсти, отдуваться пришлось одному собкору, отправившемуся на зону опять-таки без всякой огласки…

Шевалье невозмутимо сказал:

— Везение тут в том, что Манолис в драмкружок поступил аккурат за пару дней до скандала и потому избежал на свою попу приключений…