Юрий Гаврюченков - Доспехи нацистов

– Дай-ка и мне стрельнуть, – завёлся Вован.

– На, – протянул я ему патрон, которым и без ружья можно было убить человека. – У тебя дома маслята для пэтээра есть?

– Пара штук на даче найдётся, – сказал Пухлый.

– Дашь? На кой они тебе?

Пухлый кивнул и пошёл к ружью. Я подобрал щепку и воткнул в кору стоящей рядом сосны. Я решил, что дополнительная проверка прицелу не помешает. Пухлый тоже стрелял неплохо, и я его глазу мог вполне доверять.

Чачелов привычно занял позицию для стрельбы лёжа. Я посмотрел. Щепка отчётливо выделялась на фоне коричневого ствола.

– Попади-ка в неё, – сказал я, присаживаясь рядом с Вованом на корточки.

– Яволь, – ответил Пухлый, подтыкая поудобнее куртку на подщёчнике. – Айн момент…

Он замер, затаив дыхание. Я поспешил заткнуть уши, и вовремя. Пухлый долбанул, почти не целясь. Глаз у него был верный. Щепка исчезла.

– Видал? – сказал он. – Белку в глаз могу. Дай ещё патрон.

Я секунду помялся, но вспомнил о лежащих на даче боеприпасах и отдал.

Пухлый выбрал дерево на краю поляны. До него было метров двести. ПТРД прогремел на весь лес, за мишенью попадали срезанные пулей молодые осинки, я поднялся, чтобы оценить успехи.

– Патрон! – скомандовал Пухлый, протягивая руку.

– Да пошёл ты, – возмутился я, – и так уже две штуки извёл. Тоже мне, бронебойщик Денисов! Патрон ему подавай.

Недовольно бурча, я направился к дереву. Сосенка толщиной сантиметров пятнадцать была прострелена точно посередине. Очень хороший результат. Значит, точности прицела я вполне мог верить.

Мы заехали к Вовану на дачу. В доме после нашествия «светлых братьев» ничего не изменилось, разве что на полу тамбура бурело длинное кровяное пятно с неровными краями. Пухлый, естественно, не удосужился его замыть, и пятно исчезало естественным образом, стираясь подошвами. Я удовлетворённо осмотрел дело рук своих, с тайным злорадством припоминая детали дачной бойни. Доспехи Чистоты, из-за которых она и состоялась, снова сидели на мне. Отправляясь в город, я не забывал облачаться в латы. Однажды они спасли мне жизнь, не позволив раньше времени появиться на кухне…

…По прошествии недели я уже по-иному осмысливал обстоятельства того страшного вечера. Страшным он был из-за Маринки. Смерть чужого человека – это одно, но когда она касается близких, то воспринимается совершенно иначе. Я впервые видел жену в истерике. Вспоминать эту сцену не хочется.

Сам я тогда пребывал в некотором отупении. Почему-то до меня не сразу дошло, что выстрел был произведён по человеку, появившемуся в тёмной квартире, то есть – только что пришедшему домой. Так, по крайней мере, мог понять посторонний наблюдатель, когда на кухне включился свет и начал сновать чей-то силуэт, размытый тюлевыми занавесками. Снайпер сделал логический вывод и успешно справился с задачей. Только я сначала не мог понять, кому понадобилось валить тестя и решил, что он-таки доболтался по телефону об азано-кремниевой радивоцелпи.

Потом было малоприятное общение с операми, но это явилось лишь преддверием кошмара. К слову сказать, Валерия Львовна проявила небывалое, с моей точки зрения, мужество. Она не плакала даже на похоронах. Но замкнулась в себе, осунулась и заметно почернела лицом. Кажется, она резко начала седеть.

Мне она не сказала ни слова упрёка. Общение между нами стало сухим и очень деловитым. С каждым днём я опасался срыва всё больше и больше, по мере растущего напряжения. Вот и поехал в лес, надеясь своим отсутствием немного разрядить обстановку.

Кроме того, в Синяве мне было кое-что нужно. И я это добыл. Теперь рассчитывал применить по назначению.

Причиной послужил звонок Стаценко. Он раздался уже после прихода тёщи с Маринкой, когда я хлебнул всего сполна.

– Как поживаете, Илья Игоревич? – осведомился Стаценко.

Проверил.

Он меня проверял, живой ли. Снайпер делал свою работу, стукач – свою. «Светлое братство» функционировало исправно.

– Нормально, – ответил я. Нормально для меня. – А вот тесть мой умер. Очень жаль.

– Примите мои соболезнования, – мгновенно сориентировавшись, скорбным тоном выдал Стаценко. Ещё бы не скорбеть: ликвидация провалилась, а работа киллера небось денег стоила.

Я принял соболезнования. Я ничего не сказал. Но мысленно выразил ему свои.

– На, скупердяй, – сказал Пухлый, протягивая мне три целёхоньких патрона БЗ-41 для противотанкового ружья.

– Я не скупердяй, – я потряс патроны над ухом. В них отчётливо шебуршился порох. – Просто у меня их мало, а они мне нужны.

Пухлый понимающе усмехнулся. На его искарябанной роже это выглядело как зловещая гримаса.

Я тоже оскалился в ответ. Вова несколько скис. Ксения, с которой я последний раз виделся на поминках, сказала, что у меня «ожесточилось» лицо. Что было неудивительно – после гибели тестя я стал воспринимать мир весьма цинично. Я разуверился в людях. Любой мог предать меня.

И я решил начать отстрел предателей.

– Ты стал на чёрта похож, – заметил Пухлый, когда мы выезжали на Мурманское шоссе. На даче он переоделся в цивильное и теперь выглядел просто уродом, а не милитаризированным уёбком непонятно какого рода войск.

– Какой есть, на то и похож, – ответил я. – Кажется, я при жизни переселился в ад. Друзья детства охотятся за тобой в лесу, деловые партнёры после заверений в добром сотрудничестве стремятся тебя убить – с чего благоденствовать?

– Рыжий в город приехал, – сообщил Чачелов.

– Видел его? – встрепенулся я. – А Диме сказал?

– Я его жене иногда позваниваю, она говорит, что приехал. Димону не стал звонить. Да и, чисто по жизни, что он сейчас может?

– А ты что можешь, зачем тогда звонишь Богунову?

– Я хочу с ним встретиться раньше, чем он встретит меня в тёмном парадняке, – глубокомысленно заявил Пухлый. – Вован сейчас не в себе после Синявы. Он будет валить нас по одному, чтобы не оставлять живыми свидетелей его неудачной охоты. Он так воспитан. Отец растил его как сверхчеловека, привыкшего добиваться результата любым путём. Он привык доводить дело до конца.

– Припоминаю, – вздохнул я. Подобная черта характера у Богунова действительно водилась. Он был очень требователен к себе. На раскопках пахал за троих: помимо того, что силушкой его Бог не обидел, Вова ещё и работал как ни с чем не считающаяся холодная машина. Он был фанатиком в достижении поставленной цели. Теперь это свойство личности обернулось против нас. – Боюсь, что Рыжего нам придётся замочить.

– Я тоже так думаю, – неохотно признался Пухлый, помолчав. – Но мне этого очень не хочется. Он хотя и аморальный типус, но всё-таки друг.

– Твой друг тебя же и грохнет, – проворчал я.

– Я попробую с ним договориться.