Андрей Воронин - Ночной дозор

Оставалось непонятным, почему журналистка, запечатлевшая столь знаменательное событие на пленку, нигде не опубликовала свои снимки. Этот вопрос остался без ответа и, как думал полковник, надолго.

Измотанный, издерганный, он вернулся домой и с отвращением посмотрел на фотографию, украшавшую книжную полку стеллажа. На фотографии полковник Барышев стоял вместе с Малютиным. Да, да, на том же самом крыльце, на том самом месте, где представителя президента расстреляли из автомата. «На долгую память», — гласила короткая подпись, сделанная рукой Льва Малютина.

Барышев открыл стеклянную дверцу и положил рамку на полку стеклом вниз — так, чтобы не видеть ни своего радостного лица, ни немного надменной улыбки Малютина, потому что полковнику показалось, будто покойный смотрит на него со снимка с издевкой, дескать, что же ты так легко забываешь о деле, которому мы посвятили весь последний год. Мол, ты же, Барышев, знаешь, азербайджанцы здесь ни при чем.

Барышев ехал домой с одной только целью — отвлечься от невеселых мыслей, почувствовать домашний уют, хоть на время забыть о том, что он полковник милиции и от него ждут только указаний. Хотелось просто поболтать о том, что не касается службы. Но жены дома не оказалось, на кухне его ждала записка. Барышев ее мог бы и не читать, поскольку знал заранее, что там написано: «Ужин найдешь в холодильнике. Я у подруги».

Квартира сияла чистотой, и от этого казалась немного чужой, хотелось отсюда уйти. Барышев устроился на кухне, включил телевизор, но не для того, чтобы смотреть, а чтобы одиночество не ощущалось так явно. «Вот же как случается, — подумал он, — хочешь побыть один, так обязательно припрутся гости, а захочешь побыть вместе с женой, так ее обязательно куда-нибудь пригласят».

Он достал из холодильника стеклянную кастрюлю, в которой застыло до состояния желе что-то не очень съедобное на вид, то ли тушеное мясо с подливой, то ли курица с картошкой. Сейчас ему было все равно, что кушать на ужин.

Загудела микроволновая печь. Барышев сидел и смотрел на таймер, который вел обратный отсчет времени. И полковнику почему-то показалось, что перед ним не обыкновенный бытовой прибор, а бомба с электронным часовым механизмом, и лишь только на табло покажутся одни нули, прогремит взрыв. «Десять, девять, восемь, семь…» — машинально принялся отсчитывать Барышев. И когда на дисплее зазеленела двойка, выключил микроволновку. Сдали нервы.

— Две секунды ничего не решают, — с кислой улыбкой пробормотал он, открывая дверку.

Но не успел он взять в руки кастрюлю, как за его спиной резко зазвонил телефон. «Жена, наверное», — подумал полковник. Ему захотелось дать ей почувствовать, что он ждал ее, хотел услышать. Поэтому рванулся к аппарату, снял трубку, пока тот не разразился вторым звонком.

— Да, — бросил он в микрофон радостно и возбужденно.

— Полковник Барышев? — прозвучал вопрос.

«Не она», — с досадой подумал полковник, прижимая трубку плечом к уху и сел на стул.

— Да, я.

— Извините, что беспокою так поздно, — голос звучал мягко, вкрадчиво, интеллигентно, в то же время в тоне говорившего не было и намека на заискивание. Легкий кавказский акцент почудился Барышеву в этом голосе. — Это Мухамедов вас беспокоит. Надо бы встретиться.

Барышев некоторое время молчал. О том, кто такой Мухамедов, полковник вспомнил тотчас — заместитель председателя азербайджанского землячества в Петербурге, на визитках которого была скромно проставлена профессия — художник. Правда, вспомнить, состоялась ли в Питере хоть одна выставка этого самого Мухамедова, Барышев так и не смог.

— В чем дело?

— Я бы не хотел говорить по телефону, думаю, вы сами о многом догадываетесь.

— Лично к вам у меня никаких претензий нет.

Мухамедов немного нервно рассмеялся:

— Я не из тех людей, к которым могут быть претензии у властей, поэтому и звоню вам. У меня есть что вам показать, и думаю, это вас не разочарует.

Барышев тяжело вздохнул. Ему не хотелось вновь выбираться из дома, вновь заниматься делом. Но в каждой профессии есть свои издержки, милиционер, как врач, его могут и посреди ночи выдернуть.

— Не беспокойтесь, машина уже ждет вас возле подъезда.

Барышев выглянул в окно. Внизу громадой темнел черный «Кадиллак», возле которого прохаживался шофер в строгом костюме.

— Это касается Малютина, — раздалось в трубке.

— Хорошо, еду.

— Спасибо.

«Мне даже не пришлось поужинать», — подумал Барышев, кладя трубку на рычаги.

Теперь было непонятно, что делать со стеклянной кастрюлей. Горячую ее в холодильник не поставишь, а оставить в микроволновке, так будет недовольна жена.

Звонок Мухамедова заинтриговал полковника. Редко случается, чтобы люди типа Мухамедова, занимающие верхние ступеньки в преступном мире, сами звонили милицейскому начальству и назначали встречу, а тем более, присылали машину с личным шофером.

Водитель встретил Барышева так, словно к его машине вышел президент соседней страны. Молча распахнул дверцу и даже немного склонил голову, когда Барышев садился на заднее сиденье. Дверца бесшумно закрылась, словно прилипла к проему кузова.

Мир сквозь тонированные зеркальные стекла автомобиля показался лишенным красок, мрачным и неприветливым. Водитель быстро, но не суетясь, обошел длинный капот «Кадиллака».

Барышев даже не почувствовал, как завелся двигатель.

Перед ним на откидном столике стояла пепельница, рядом с ней на подставке разместились пачка сигарет и зажигалка Собственные «Жигули» показались полковнику по сравнению с «Кадиллаком» чем-то вроде плохо сделанной игрушки. Сколько раз он въезжал этой дорогой во двор и машину нещадно трясло на выбоинах. «Кадиллак» же словно шел на воздушной подушке, горделиво проплыл вдоль длинного дома и, пропустив троллейбус, элегантно вырулил на улицу.

Всем своим видом шофер давал понять полковнику, что расспрашивать у него о чем-нибудь бесполезно — каменное лицо, губы неподвижны, каждое движение выверено и бесстрастно.

Барышев сидел и гадал, куда же они едут. Как ему было известно, Мухамедову принадлежало три квартиры в центре Питера. Имел он и два загородных дома, оформленных на себя. Поговаривали, что еще примерно столько же недвижимости оформлено на подставных лиц.

Мелькнули недостроенные дома, и «Кадиллак» выехал на шоссе. Хорошая подвеска, тихо работающий двигатель создавали иллюзию, будто машина стоит на месте. Барышев чуть наклонился вправо и посмотрел на спидометр.

Скорость составляла шестьдесят миль — сто десять километров в час. Даже не сбавляя ее, шофер провел машину перед самым постом ГАИ, ловко вписавшись между двумя металлическими барьерами. Кому принадлежит машина, гаишники знали, да и тремя первыми цифрами госномера были нули.