Аркадий Адамов - Инспектор Лосев

– Я-то?..

– Да, вы.

– Ну, значит, что ж… я, значит…

Глаза у Жилкина неудержимо слипаются. Весь он клонится набок, но тут же вздрагивает и испуганно хватается обеими руками за сиденье стула.

– Ух, берет, зараза… – уважительно рокочет Жилкин, снова утверждаясь на краешке стула.

– Отвечайте, Жилкин, – строго говорю я, начиная уже терять терпение. – Чей костюм вы продавали?

– А ничей! – с вызовом отвечает он, вздергивая вверх небритый подбородок. – Свой. Велик мне, вот я…

– Да костюм-то женский.

– Женский?.. – озадаченно переспрашивает Жилкин. – Ну, тогда чего ж… Другое дело, значит…

Я прошу принести костюм, показываю его Жилкину и снова терпеливо спрашиваю:

– Чей же это костюм, а? И кто велел вам его продать?

Жилкин задумчиво скребет затылок и наконец неуверенным тоном изрекает:

– Небось Сидор…

– Это кто такой?

– Сидор-то?

– Да, да, Сидор.

– Известное дело кто. Кум мой.

– Где работает?

– Да в бане. Ба-альшой специалист. Бывалоче, мы…

Я встаю.

– Едем в баню, Покажете мне этого Сидора.

– Ни-ни, – Жилкин откидывается на спинку стула и машет перед собой руками. – Нипочем не поеду. А может, это не Сидор? Почем вы знаете?

– Это не мы, это вы должны знать.

– Ни-ни. Я своего друга не продам, – упрямо крутит головой Жилкин. – Меня хоть на куски, хоть как. Слова не скажу.

– Ну, а если этот друг кражу совершил? – спрашиваю я. – Или еще чего похуже? Тогда как?

– Тогда пущай сам и кается.

– Что ж, у вас и вовсе совести нет, Жилкин?

– Как так – нет? У меня ее знаешь сколько? Да я скорее руку дам отрубить, чем куда ею залезу. Я лучше как-никак заработаю, допустим сказать, на бутылку, чем ее, допустим сказать, украду. Извиняюсь, конечно.

– А другие, значит, пусть что хотят, то и делают?

– Это меня не касается. У меня совести только-только на себя хватает.

Нет, кажется, с ним сейчас не сговоришься. Но как отпустить Жилкина домой? Он же может побежать к тому человеку, который дал ему для продажи костюм, и все ему рассказать. А человек этот, конечно же, участник ограбления квартиры. Это по меньшей мере. И он, конечно, немедленно скроется. Нет, Жилкина отпускать нельзя. Я имею право задержать его на несколько часов. За это время я доложу о нем Виктору Анатольевичу, он уже, наверное, пришел к себе в прокуратуру. И мы посоветуемся, что делать с Жилкиным дальше.

– Думаю, вам и в самом деле надо отоспаться, – говорю я Жилкину. – Что-то не получается у нас разговор.

– Во. В самую точку!.. У-у-ы-ых!.. – Жилкин мучительно потягивается всем своим худеньким телом в грязной рубашке, согнутые в локтях руки он судорожно и несколько картинно разводит в стороны, потом вытягивается вверх.

– Ладно. До вечера, – соглашаюсь я и добавляю. – У нас поспите.

– Это еще зачем? – вполне искренне изумляется Жилкин. – На кой я вам сдался?

Как будто я не бьюсь с ним вот уже целый час, как будто он уже ответил мне на все вопросы, и всякая надобность в нем миновала. И смотрит на меня широко открытыми, удивленными глазами, словно только что с неба упал. Ишь ты, артист какой нашелся!

– Рано нам еще расставаться, Жилкин, – сухо говорю я. – Вот проспитесь, ответите мне на все вопросы, и тогда распрощаемся. А сейчас спрашивать вас, я вижу, бесполезно.

– Нет, сейчас спрашивать! – вдаряется в амбицию Жилкин и даже притопывает ногой. – Сей момент! Желаю у себя дома спать, понятно?

– Ну хорошо. Чей костюм продавал?

– Эх, мать твою так! – неожиданно кричит Жилкин. – Да что я, некрещеный, что ли?.. Петька дал! Петькин костюм. Мне с него только десятка причитается.

– Где же он сейчас, Петька этот?

– По железной дороге укатил. Служит он на ней.

– А живет где?

– Как так – где? Да в квартире четыре, где же еще ему жить. С Надькой со своей, с волчицей, проще сказать.

– Погодите, Жилкин, – озадаченно говорю я. – Это что же за квартира? Это не та, где Полина Ивановна живет?

– Во. Та самая. Петька ж сосед ихний.

– Когда же он вам этот костюм передал?

– Когда?.. Погоди, погоди…

Жилкин мучительно хмурится и шевелит губами, потом для верности начинает загибать пальцы, пристально вглядываясь в них и словно мысленно советуясь с каждым, прежде чем его загнуть. В результате загнутыми оказываются сначала три пальца, потом четыре, затем снова три, и на этом процедура заканчивается.

– Во, – с удовлетворением говорит Жилкин, показывая мне загнутые пальцы. – Выходит дело, три дня, как он мне его выдал.

– Три дня назад? – переспрашиваю я. – Да три дня назад он не мог дома появиться. Он неделю уже как в отъезде.

– Может, дома он и не появлялся, а у меня появился.

Но у меня в голове никак не укладывается такой вариант ограбления комнаты Веры. Что же, этот самый Петр Горбачев на минуту появился в квартире и снова исчез? И как это он вдруг решился на такое преступление? И еще. Почему Горбачев дал именно Жилкину поручение продать этот костюм? Потому, что его супруга поручала тому продавать дыни? А впрочем, все эти рассуждения ничего не стоят. Ведь Горбачева уже неделю нет в Москве, так же как и его супруги.

– Ох, Жилкин, – говорю я, вздохнув, – подумайте еще раз как следует. Был Сидор, теперь Петр. Может, еще кого назовете?

– Ни боже мой! – истово кричит Жилкин и бьет себя зажатой в кулак кепкой по груди, при этом он снова чуть не скатывается со стула, но, отчаянно взмахнув руками, все же удерживается на нем. – Да чтоб мне белого света не видеть! Чтоб подавиться и не встать! Петька дал. Утречком пришел, с кровати меня стянул. Еще и выпили мы с ним, и закусили… этими… как их?.. Ну да… Гранатами. Он по той же линии, что и Надька, мотается, на Азию, проще сказать.

Последние подробности заставляют меня уже серьезнее отнестись к словам Жилкина. Нет, видимо, этим Горбачевым придется заняться вплотную. Хотя сейчас, вполне возможно, его и в самом деле нет в Москве.

Жилкина я передаю Володе Гракову. Затем докладываю обо всем случившемся по телефону Виктору Анатольевичу. Надо официально оформить изъятие у Жилкина краденого костюма и его показания по этому поводу.

У меня же впереди другое дело.

Сейчас я еду в районную поликлинику, где лечилась Вера Топилина, и разыскиваю ее участкового врача. К счастью, он оказывается не на вызовах, и, с разрешения главного врача, мы устраиваемся в каком-то пустом кабинете. Из регистратуры нам приносят Верину историю болезни.

Сам участковый врач – Валериан Афанасьевич Дубинин – оказывается толстым стариком со старомодным пенсне на широком, в красных склеротических жилках носу, из ноздрей торчат пучки волос, из ушей тоже, и брови у него какие-то кустистые. Бородка клинышком и усы еще темные, а голова совсем седая, просто грива седых нестриженых волос. Одет он старомодно и небрежно, на жилетке видна цепочка от карманных часов. У Валериана Афанасьевича огромные, пухлые, розовые руки и добрейшие, немного грустные глаза. Впрочем, сейчас они совсем грустные. Он по-настоящему жалеет Веру.