Аркадий Адамов - Инспектор Лосев

– Но пока ясно, – продолжаю я, – что те двое – москвичи. Владелец красного «Москвича», скорей всего, парень с зеленым кашне, в день кражи он выбегал из ворот к «Жигулям», значит, за рулем сидел второй. Вот такие связи в Москве у Чумы, то есть у Совко.

– Да, – кивает Кузьмич. – И еще Муза, не забудь.

– Ну конечно! – спохватываюсь я. – Самое главное.

– Не самое. Но забывать нельзя. Как, по-твоему, он к ней относится?

– Кажется, сильно увлечен, – говорю я. – Мне он даже сказал, что убьет ее, чтобы другому не досталась. И вот хотел с собой увезти, чуть не насильно.

Мы еще некоторое время обсуждаем наши сведения о Совко, его связи и его характер. Да, характер его мы уже тоже в общих чертах знаем – коварный характер, обманчивый, злобный и опасный. И манеры такие же. Словом, для первого разговора с Совко мы, пожалуй, готовы.

Кузьмич смотрит на часы, потом звонит в наш внутренний изолятор, где сейчас находится Совко, и просит доставить его на допрос.

Проходит совсем немного времени, и в дверь раздается аккуратный стук. На пороге появляется конвойный.

– Товарищ подполковник, – докладывает он, – арестованный Совко доставлен для допроса.

– Заводите, – кивает Кузьмич.

И вот Совко перед нами.

Он все такой же – пухлые, яркие губы, голубые, прозрачные глаза, даже светлые волосы по-прежнему лежат аккуратно и почти изящно. Да и сам он за эти сутки не потерял изящества в своем хорошо сшитом и почти не измявшемся костюме. Видно, в камере он устроился по-хозяйски, привычно и уверенно. Он и вообще-то не потерял уверенности и, кажется, вполне пришел в себя после столь неожиданного ареста.

Высокий, стройный, он входит энергично и подчеркнуто спокойно, а на узком нежно-розовом лице сияет безмятежная, прямо-таки детски-наивная улыбка. Он уже готов и сказать что-то в таком же роде сидящему за столом Кузьмичу, но тут он видит вдруг меня, расположившегося в стороне, на диване, и сразу, конечно, узнает. Как будто облачко проходит по его лицу, на миг стискиваются зубы, даже ритм движений сбивается, когда он делает несколько шагов, подходя к столу. Все это, конечно, едва заметно, но слишком велико напряжение встречи, чтобы я мог упустить такие признаки очевидного его смятения. Да, увидеть меня он, конечно, не рассчитывал, и теперь его план поведения на допросе скомкан, даже вообще проваливается, – надо срочно перестраиваться, искать новую линию поведения и защиты. А пока он в явном смятении, и надо быстрее воспользоваться этим моментом.

– Садитесь, Совко, – как всегда спокойно, даже буднично говорит Кузьмич. – Для начала хочу вас предупредить. Игра в прятки не состоится. Не подойдет к данному моменту. Мы вас уже знаем, и прошлые ваши дела, и сегодняшние. И, в отличие от правил, о которых вы, полагаю, наслышаны, я намерен сразу сообщить вам то, что мы знаем, чтобы вы поняли, в чем упираться бесполезно, даже, пожалуй, вредно для вас.

– А в чем и полезно? – усмехается Совко.

– Что для вас полезно, это вы, я думаю, сами сообразите, – равнодушно замечает Кузьмич. – В отличие от прежних судимостей, эта ведь будет особая.

– Почему же такое?

– За вами убийство, покушение на другое убийство и крупная квартирная кража. Это тянет на серьезный приговор, Совко.

– Надо еще доказать.

– Непременно, а как же.

– И помогать я вам не собираюсь, не надейтесь, – криво усмехается Совко.

Нет, он еще не пришел в себя, он чувствует себя очень неуютно, паршиво себя чувствует и плохо это скрывает.

– Если вы имеете в виду, – замечает Кузьмич, – что не собираетесь говорить правду, то ведь это, Совко, и очень трудно и очень вредно. Очень трудно потому, что, когда вы будете врать и выдумывать, у вас перед глазами будут стоять истинные события, в которых вы участвовали, ярко стоять, зримо, можно сказать, и снова вернутся к вам все переживания, которые вы в тот момент испытывали. И все это вам придется намертво зажать в себе, побороть. А на их место все время ставить бледные картинки придуманного, и при этом не сбиться, не забыть чего-то, повторить точно, во всех подробностях свои выдумки через неделю, через месяц… Трудная, скажу вам, задача. Почти невыполнимая.

– А вы за меня не бойтесь, пусть за меня другие боятся, чтобы не сбился, – зло отвечает Совко и заметно краснеет.

– К другим мы еще подойдем, обязательно подойдем, – обещает Кузьмич.

– Ну вот. А я уже битый, не такие допросы выдерживал.

– Не только выдерживали, но и кое-чему научились, надеюсь. Если их, конечно, правильно вели, как надо. Но только такого допроса у вас еще не было, Совко.

– Это почему же такое?

– А потому, во-первых, что таких, особо тяжких преступлений вы до сих пор не совершали. И потому, во-вторых, что вы еще не знакомы с МУРом. О МУРе вы вон только его спрашивали, если помните, – Кузьмич кивает в мою сторону. – Ну, как, мол, тут ваш великий МУР воюет.

– Теперь сам вижу и хвалю, – старается вести себя как можно развязнее и увереннее Совко. – Ловко вы, оказывается, воюете.

– Да нет, – небрежно машет рукой Кузьмич. – Ничего вы еще не увидели. Главное впереди.

– Запугать хотите?

– Ни в коем случае, – серьезно говорит Кузьмич и повторяет: – Ни в коем случае.

Он мне сейчас удивительно напоминает Макаренко, каким я его запомнил по известному фильму, – длинный, ширококостный, чуть сутулый, круглое, слегка монгольского склада лицо, очки в простой, тонкой оправе, ежик седеющих волос на голове, мешковатый костюм. И манеры неторопливые, основательные, невольно внушающие доверие. Впрочем, никакого доверия он Совко пока не внушает.

– Так вот, надеюсь, – продолжает Кузьмич, – вы кое-чему научились. Например, что глупо и вредно запираться, когда все ясно, известно и доказано. Так ведь?

– Ну, допустим, этому я научился, – снисходительно соглашается Совко. – Только никакого убийства я на себя не возьму, уж будьте спокойны.

– На Леху спихнешь? – тихо спрашиваю я.

И от моего тихого голоса откуда-то со стороны невольно вздрагивает Совко и, повернув голову, мутно, пристально смотрит на меня.

– Скажешь, – медленно продолжаю я, – что ты только присутствовал тогда во дворе, ну, еще лампочку разбил, помог труп затащить в сарай. И все. Так скажешь, да? А бил ножом Леха, два раза бил. И еще оправдаешься перед самим собой: Лехи, мол, тут нет, его еще искать надо, а я уже тут. А что Леху мы теперь в два счета найдем, об этом ты не думаешь сейчас, об этом думать тебе не хочется…

Чем дольше я говорю, тем больше наливается Совко лютой ненавистью ко мне. Я вижу, как темнеют его водянистые глаза, как сцепились пальцы на коленях.

– М-мусор… – цедит он сквозь зубы, не отводя от меня ненавидящих глаз. – Не добил тебя тогда Леха…

– Во-во, – насмешливо и зло говорю я, – опять Леха. А ты, значит, в стороне, ты и тут ни при чем, да, Чума? Ну что ж, давай, давай, защищай таким способом свою поганую жизнь. Очень эта линия нам на руку. А еще говоришь, помогать не собираешься. Вали все на Леху. Он потом очень благодарен тебе будет, увидишь.