Аркадий Адамов - Инспектор Лосев

Но Совко уже берет себя в руки, на пухлых губах появляется безмятежная улыбка, а пустые, светлые глаза становятся даже какими-то лучистыми. Он пожимает плечами и говорит:

– Не собираюсь ни на кого валить. Собираюсь просто все отрицать. Не знаю никакого убийства, никакого покушения и никакой квартирной кражи. Может, вы еще чего хотите на меня повесить? Валяйте, доказывайте. Как докажете, так приму. Никак иначе.

– Это я вам уже обещал, – снова вступает в разговор Кузьмич. – Наше дело такое – все доказывать. Но сперва давайте уточним вашу позицию. Значит, очевидные вещи вы отрицать не будете, так я вас понял?

– Не буду, – соглашается Совко.

Видно, что с Кузьмичом ему разговаривать куда приятнее, чем со мной. Это понятно.

– Вот и давайте разберемся, – продолжает Кузьмич. – Сначала по людям, потом по фактам. От матери, жены и дочки вы, конечно, не отказываетесь?

– Нет…

– Как бы они от него не отказались, – негромко замечаю я со своего дивана.

– А ты… – резко поворачивается ко мне Совко, но тут же, оборвав себя, уже спокойнее добавляет. – Никого это не касается. Мое это дело, понял?

– Итак, будем считать, что вы от них не отказываетесь, – спокойно говорит Кузьмич, словно не замечая этой новой вспышки. – Хотя… Впрочем, это потом. А касается нас сейчас, Совко, все, что касается вас. Абсолютно все, к сожалению. Раз уж вы решили построить свою жизнь во вред всем вокруг, раз решили одно только горе людям приносить. Даже тем, кого любите.

При этих словах Совко лишь снисходительно усмехается, но в пустых его, светлых глазах появляется настороженность.

– Пойдем дальше, – все так же спокойно продолжает Кузьмич. – Свое знакомство с Лехой, то есть с Красиковым, вы, надеюсь, тоже отрицать не будете?

– Конечно, – соглашается Совко.

– А Гвимара Ивановича Семанского вы знали?

– Нет.

– Ну, ну. Это ведь отрицать тоже глупо.

– Докажите, что знал.

– Пока это могут подтвердить два человека. Красиков и…

– А где он, ваш Красиков? – насмешливо спрашивает Совко, оглядываясь по сторонам.

И встречается с моим взглядом. Шутовское настроение у него сразу пропадает.

– Скоро будет здесь, – с угрозой говорю я. – Ты же знаешь, что из Москвы ему теперь не выбраться. И здесь долго тоже не прокантоваться. Его фото уже у всех на руках, у каждого постового.

– Так вот, во-первых, Красиков, – продолжает как ни в чем не бывало Кузьмич. – А во-вторых… Леснова.

– Это еще кто? – грубо спрашивает Совко.

– Разве не знаете? – удивляется Кузьмич. – Это же Муза.

– А-а… И ее, значит, втянули?

– Вы сами ее втянули, Совко, – Кузьмич огорченно качает головой. – Но о Музе мы еще поговорим. Так Гвимара Ивановича вы знали?

– Ну, знал.

– И о его убийстве?

– Ну… слышал.

– От кого? – без тени усмешки, серьезно спрашивает Кузьмич.

– Не помню.

– Так. Значит, в этом пункте вы считаете, что отпираться разумно?

– Да, считаю, – резко отвечает Совко, и пухлые, яркие губы его вдруг расплываются в усмешке. – А вы не считаете?

– Пожалуй. Тут нам придется, конечно, доказывать. Так легко убийство не признают, – соглашается Кузьмич и неожиданно спрашивает. – Льва Захаровича знаете?

– Льва Игнатьевича… – машинально поправляет его Совко.

– Конечно. Значит, знаете?

– Ну, знаю…

– Так. Видите? Пока мы идем с вами только по людям. А потом пойдем по фактам. И пока вы ведете себя, я бы сказал, вполне разумно.

– А я вообще разумный человек.

– Хомо сапиенс, – насмешливо замечаю я.

Совко этого не понимает и на всякий случай со мной не связывается, даже головы не поворачивает. Но все непонятное всегда беспокоит, мешает, а порой и пугает. Черт его знает, что я такое сказал, и как это его, Совко, касается. А тут еще и Кузьмич кивает мне и загадочно говорит:

– Именно что, – потом поворачивается к Совко: – Пойдем дальше. Виктора Арсентьевича Купрейчика знаете?

– Нет.

Что-то в этом твердом «нет» Кузьмича явно настораживает. По-моему, какой-то намек на искренность.

– Залезли в квартиру, даже не зная, кто хозяин?

– Какую еще квартиру? – резко спрашивает Совко. – Ни в какую квартиру я лично не залезал.

Это уже очевидная ложь, и разоблачить ее весьма просто, стоит только показать Совко утерянную им там перчатку. Но это делать еще рано. Кузьмич придерживается принятого плана допроса.

– Ладно, – соглашается он. – Значит, о Купрейчике Викторе Арсентьевиче ничего не знаете, так, что ли?

– Ничего.

– Что ж, выходит, это тоже надо будет доказывать. Только и всего. Знать вы его должны, деться тут некуда.

– Попробуйте докажите, – нахально улыбается Совко. – Интересно, что у вас получится.

– Попробуем, – кивает Кузьмич. – А вот парень такой, в зеленом кашне, в кепке, у него еще «Москвич» красный. Его как зовут?

Совко напряженно смотрит на Кузьмича, словно пытаясь угадать, какой ответ тот хочет услышать и что вообще этот вопрос означает. И тут я впервые за весь допрос перестаю его понимать. О чем думает сейчас Совко? Почему возникло вдруг такое напряжение? Ведь самый, казалось бы, простой вопрос, его Совко должен был ждать. Ну, откажись отвечать, скажи, что не знаешь этого парня, только и всего. Чего тут волноваться, чего медлить? Непонятно. А все непонятное… Да, теперь мы с Совко, кажется, поменялись ролями.

Видимо, и Кузьмич ощущает эту внезапную напряженность и говорит с каким-то скрытым и мне пока непонятным смыслом:

– Он здорово намозолил там всем глаза, этот парень.

– Это где же такое? – с напускной небрежностью спрашивает Совко, но эта небрежность немало стоит ему сейчас, я чувствую.

– В том дворе, – отвечает Кузьмич.

Совко молчит. Он не спрашивает, что это за двор, его сейчас спектакль явно не занимает, он пытается что-то сообразить или вспомнить. Но что именно? Я по-прежнему не понимаю его и начинаю нервничать.

– А на их даче вы были? – снова спрашивает Кузьмич.

Ага. Он начинает «кольцевать» Совко вопросами по этому пункту, вызвавшему такую странную реакцию, искать слабое место здесь, чтобы через него прорваться или незаметно проскользнуть к истине, к разгадке этой странной заминки в допросе.

Почему, назвав трех соучастников, Совко не желает называть двух других? Потому что они москвичи? Ну и что? Потому что они в данный момент ближе всех к краденым вещам, к его, Совко, доле, которую он не хочет потерять?

– Так были вы на их даче? – повторяет свой вопрос Кузьмич.

Совко колеблется, медлит с ответом и наконец выдавливает из себя:

– Не был…

Эге, кажется, он тоже начал какую-то игру с нами. Нервы мои так напряжены, что ловят, как самый чуткий камертон, его напряжение, его попытку сбить нас со следа.

– Ну конечно, – говорю я насмешливо, – такой мелкой шавке не положено знать, где что лежит. Ее дело кусать, кого прикажут, и тявкать на ветер.